Владимир
Шрифт:
Апрельское утро! Из-за леса за Абидосом поблескивают голубые воды Мраморного моря, на его лоне застыли острова Проты, словно стайка перелетных чаек; далее зеленый полуостров, со сверкающим золотом Софийских куполов, с высокими стенами, крышами теремов, садами.
Повсюду тишина — на земле, в море, только стая ворон, каркая и с шумом рассекая воздух, перелетела Босфор и потянулась за Абидос к равнинам Хрисополя.
Вороны летели не зря — там, под Абидосом, уже стояли легионы, те, что переправились из Константинополя, и те, что пришли из пустынь
Бой начался, едва лишь солнце выплыло из-за далекого Перу, он начался у Абидоса, перекинулся быстро к Хрисополю, а из-за Золотого Рога и Босфора тотчас показались, будто морские чудища, и поплыли по голубым водам Мраморного моря корабли ромеев.
Войско императора Василия наступало, его полководцы руководствовались старым и неизменным правилом: бросить вперед на врага небольшие силы и, оглушив первым ударом, начать отходить, чтобы заманить полки в засады, а там уж с большими силами и не только с чела, но и с флангов, с тыла ударить и уничтожить их.
Однако полководцы императора забывали, что малоазиатские войска возглавляют такие же, как и они, ромейские полководцы, которые бежали из Константинополя и теперь поддерживали Варда Фоку; преследуя легионеров Василия, воины не бросались за ними врассыпную, а шли единой фалангой, плечо к плечу и не давали возможности войскам Василия бить их с боков или зайти со спины; не раз и не два они сами, отступая, заманивали противника в засады.
Прошло несколько часов, кровь щедро оросила землю близ Абидоса, поле боя вокруг Хрисополя усеяли трупы, корабли, вышедшие из Золотого Рога и Босфора, столкнулись с кораблями Варда Фоки и стали поливать их греческим огнем, но и на них самих обрушилась лавина такого же огня.
И тогда, как это обычно бывает, началось безумство: легионы Империи и Варда Фоки, их полководцы, оба императора: и тот, кто сидел на Соломоновом троне в Константинополе, и другой, который недавно надел корону в Армении, в доме Евстафия Мелаина, поняли, что осталось одно — либо жизнь, либо смерть, и потому, собрав все силы, двинулись к гибели или победе.
В этом последнем бою счастье изменило императору Василию, коренастый, широкоплечий Вард Фока, сидя на коне, самолично повел легионы; ехал во главе легионов и Василий, но воины Фоки сломили сопротивление войск Империи, император Василий повернул коня — сила победила силу, Малая Азия мстила Империи; само небо, казалось, не могло уже спасти императора Василия.
Однако помощь Империи пришла — в самую страшную минуту битвы под Абидосом из леса вырвалось на равнину множество всадников, их вел одноглазый, седоусый и уже немолодой воевода Рубач.
Все произошло чрезвычайно быстро. Несколько мгновений — и русские воины очутились совсем близко от легионов Варда Фоки, а еще через несколько мгновений врезались в неприятеля, — это была буря,
Увы, победа далась русским воинам нелегко — легионы Фоки защищались отчаянно, — почти две тысячи русских воинов сложили свои головы на чужой, знойной земле, сам воевода Рубач, раненный в грудь, обливаясь кровью, упал с коня.
Но разве император Василий думал об этом? Опьянев от крови, окрыленный победой, он объезжал поле боя; долго простояв над телом Варда Фоки, отрубленная голова которого, с устремленными в небо глазами, лежала в прахе и крови, император повелел зарыть тело Фоки, а голову отвезти в Константинополь, надев ее на копье. Затем Василий приказал заковать в кандалы и бросить в темницу брата Варда, Никифора, а полководца Калокира Дельфина посадить на кол…
А русские воины? Ведь это они же на этот раз спасли Византию! Их, только их должен благодарить император-чернец за то, что сохранилась корона и красные сандалии, что избежал смерти, что он жив.
О, император Василий не мог забыть о русских воинах, ему сообщили, что русский воевода тяжело, а может, и смертельно ранен, что здесь, на поле боя, полегло их две тысячи.
Но он вдруг забывает об уложенном с князем Руси ряде, о том, что сам пригласил воеводу Рубача в Константинополь, забывает обо всем…
— Я не хочу видеть русских воинов в Константинополе, — кривя губы, цедит император Василий, — мне не о чем говорить с их воеводами… Переправьте их через Босфор и пошлите в Болгарию… Я все сказал. В Константинополь!
Темной ночью воевода Рубач пришел в себя, долго смотрел на звезды, слабо тлевшие в глубине неба, слушал топот коней, голоса воинов, долго думал, но никак не мог понять, что с ним произошло.
— Люди, вой, где я? — хотел он крикнуть, но с уст сорвался лишь едва слышный шепот.
Как раз, видимо, кто-то и ждал этого шепота, потому что сразу же до уха Рубача долетело:
— Мы здесь, воевода…
— Кто вы? — Безрук… Щадило…
— Слава Богу! Где же мы? Что случилось?
— Мы, воевода, честно и славно бились под Хрисополем и победили войско Варда Фоки…
— Сколько полегло наших воев?
— Две тысячи!
— О Боже, Боже!.. Долгое молчание.
— Тогда… я хочу говорить с императором Василием… Мы сделали, что могли, пусть император пообещает… Везите меня в Константинополь.
— Тебя, воевода, ранили в грудь месяц тому назад, нас в Константинополь не пустили, а переправили через Босфор и послали в Болгарию.
Грудь Рубача горела, бешено колотилось сердце, нечем было дышать, и все-таки, превозмогая все, он промолвил:
— Се лжа, измена… На Константинополь… Сейчас же!
— Мы далеко от него, — прозвучал ответ, — ныне ночью миновали Адрианополь, утром двинемся на север, в Родопы.
— Погодите! — промолвил воевода. — Молчите… дайте мне только воды и вина… Я подумаю…