Владимир
Шрифт:
Не веря своим полководцам, император объявляет, что самолично поведет вийска против Самуила. Закончив все приготовления, он велит позвать к себе диакона Льва, известного в Константинополе историка, который записывал подвиги Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, за что и получил от последнего серебряную чернильницу.
— Ты, диакон, поедешь со мной в поход против мисян и, надеюсь, достойно опишешь победу ромейского воинства.
Диакон Лев — немолодой уже, седой, горбоносый человек в темном монашеском одеянии, с длинными черными усами, низко кланяется императору Василию. Сидя на коне, он следовал по пятам ныне уже мертвых императоров. Что ж, он готов сопровождать и императора Василия.
Император Василий вел свои легионы не туда, где сидели комит
Казалось, император делает безумный ход — по левую руку у него остаются все главные силы Самуила, которые могут ворваться во Фракию и подойти к самому Константинополю. Впереди встает неприступная горная цепь, где лишь в одном месте, сквозь Трояновы ворота, можно пробиться на север, но у ворот и далее стоит, как достоверно известно Василию, рать Аарона.
Император Василий ведет свое воинство дальше и дальше. Он обходит разрушенную Цимисхием Преславу, идет по долине реки Топольницы и приближается к Трояновым воротам.
Что же случилось? Тяжелая поступь легионов пробуждает в горах эхо. Полки императора Василия, которые то поднимались по крутым тропам, то спускались в долину, заметны со всех гор и плоскогорий, с высоких стен Трояна, что перерезывают горы и долины, с ворот, охраняемых войсками комита Аарона…
Стены молчат, Трояновы ворота раскрыты настежь, возле них нет воинов, и легионы императора Василия бурным потоком вливаются в них и поворачивают на Средец.
Непонятно как, но войска императора Василия победоносно идут на север. Средец уже близко, а когда он падет, легионам Василия откроется путь на запад, они спустятся в долину, где текут Морава и Дрин, ударят с севера на Скопле и Охриду, а с моря от Солуня и Лариссы уже движутся другие, свежие легионы.
Однако затишье на войне коварно и обманчиво. Если в воздухе не свистят вражеские стрелы — воины готовы их где-то пустить; не звенят мечи — но они уже, наверное, вынуты из ножен; легионы императора продвигаются в полном безмолвии все дальше и дальше на север, и тишина эта даже пугает.
Не тревожится лишь император Василий — впереди и позади слышна тяжелая поступь таксиархий [204] пехоты, идут банды фем, его самого окружают полки бессмертных — корона, честь, слава императора в полной безопасности.
После нескольких дней марша император даже решил дать своим воинам передышку, хотелось отдохнуть после долгого пребывания в седле и самому.
Чтобы отыскать подходящее место и разбить лагерь, вперед выехали менсураторы: [205] лагерь надлежало раскинуть в таком месте, где бы божественной особе императора не могла угрожать опасность. Надлежало позаботиться и о том, чтобы кругом были пастбища для коней, вода для питья, — таким местом оказалась долина возле крепости Стопониона.
204
Таксиархий — отряд в 128 человек (Византия).
205
Менсураторы — землемеры, топографы (греч.).
Едва лишь менсураторы остановились в этой долине, как стали подходить тысячи оплитов, [206] копьеносцев, стрелков, чтобы копать рвы, насыпать валы, рыть ямы-костоломки, натягивать вокруг лагеря веревки со звонками.
К вечеру лагерь был готов, шатер императора с реющими над ним знаменами Империи окружали полки бессмертных, за ними стояли банды фем, таксиархий.
Император Василий отлично провел эту ночь: пил, ел, беседовал с полководцами, слушал записи диакона Льва, развлекался.
206
Оплит —
Поздней ночью, правда, случилось нечто необычное: из глубины темного неба вырвалась, пролетела, упала и рассыпалась перед самым станом ослепительно белая звезда.
Диакона Льва, находившегося в это время в шатре императора, напугало небесное знамение до смерти, но, быстро взяв себя в руки, он сказал:
— Звезда предвещает тебе победу, подобно звезде, которая упала на троянское войско в тот миг, когда Пандар целился из лука в Менелая.
Диакон Лев врал, уверенный в том, что император Василий не знал истории греков, потому что в тот день, когда упала упомянутая звезда, ахейцы разбили и погнали троянскую рать.
Именно потому, что Василий не знал этого, диакон Лев закончил так:
— Подобно сей звезде, к твоим ногам, божественный василевс, падут Болгария и ее комиты.
Император улыбнулся — ему нравились речи диакона Льва.
Ночь прошла спокойно, керкетоны [207] и виглы, [208] охранявшие лагерь, не слышали в долине и в горах ни голосов, ни шума, поутру после сытного завтрака легионы двинулись дальше.
И едва лишь, растянувшись, воинство заполнило ущелье, тишину леса нарушил звон оружия, свист стрел и крики людей. Никто не видел и не знал, как это произошло, но со всех сторон на них надвинулись тучи воинов с мечами, копьями и дубинами в руках, таксиархий и банды [209] кинулись врассыпную, бессмертные превратились внезапно в смертных и мертвых; к счастью, несколько полков этерии — и то не греков, а армян, — сделав «quadratum», [210] окружили божественную особу императора и дали ему возможность бежать.
207
Керкиты, керкетон — патруль (Византия).
208
Вигла — караул, стража (Византия).
209
Банда — отряд в 200–400 пеших воинов (Византия).
210
«quadratum» — построение четырехугольником (каре) (лат).
И, пожалуй, лучше всех поступил знаменитый диакон Лев: вскочив на неоседланного коня, он вцепился в его гриву, замолотил ногами по брюху, и конь умчал диакона куда-то высоко в горы.
Там, на вершине, под открытым небом, диакон Лев соскочил с коня, пустил его пастись, а сам осмотрел свое платье, пошарил по глубоким карманам.
«Слава Богу, — подумал он, вытаскивая несколько сшитых вместе листов пергамента, серебряную чернильницу и перо, подаренные ему еще Цимисхием, — слава Богу, что мое оружие уцелело, а я еще жив…»
Почувствовав себя на вершине горы в полной безопасности, диакон Лев уселся на сваленном бурей дереве, задумался и написал: «Мисяне напали на наше войско, многих побили, захватили царский шатер со всеми сокровищами и обоз. В то время я, описывающий это несчастие, к сожалению, был подле особы государя, как диакон…»
Диакон Лев на какой-то миг перестал писать, рука его задрожала, потому что снизу долетел шум битвы.
«Ибо онемели тогда стопы мои, — вспомнил он и записал неясную строфу из Псалтыря, — и стал бы я жертвой скифского меча, но Божий промысел вывел меня из опасности, повелев ехать елико возможно скорей по склону горы, через овраги, на самую вершину, не занятую противником. Прочее же войско едва успевало бежать от наседающего врага через непроходимые горы, теряя лошадей и обоз…»