Владимир
Шрифт:
Слух о том, что русские воины стоят на берегах Дуная, разносится далеко. Знают об этом и на болгарской земле — в Переяславце, Доростоле, Тутракане, Розградье.
Многие ночи над Дунаем слышатся всплески весел, приглушенные голоса.
— Кто вы, люди? — спрашивает стража на берегу.
— Болгары… К русскому князю Владимиру. Князь Владимир беседует с этими людьми.
, — Нет больше сил терпеть, княже. Не ведаем, чья Болгария: наша или греческая. Все разграбили у нас акриты: забирают жен, детей… Прими нас на русскую землю, княже.
И обездоленные люди идут на русскую землю, к русским людям, которые
Через Дунай переплывают на челнах и добираются до князя Владимира люди в длинных черных рясах, с клобуками на головах. Ночь, на столе горит свеча. Владимир принимает их в своем шатре.
— Зачем пожаловали, болгары?
— Епископ есмь доростольский, Неофит, — говорит старый седобородый, необычайно бледный человек, с серебряной цепью и крестом на груди. — Прибыл к тебе со всем клиром.
Князь Владимир смотрит на епископа.
— Не разумею тебя, отче, — откровенно признается он. — Я русский князь, язычник. Ты христианин, епискип болгарский…
— Но ты и я такожде, княже, человек… Была Болгария, — он указал через откинутый полог шатра в сторону видневшегося Дуная, на берегах которого мерцали огоньки на далеких кручах, — днесь ее нет, ромейская неволя…
По бледному лицу епископа пробежала слабая улыбка.
— Князь русский! Некогда к отцу твоему в Доростол бежал от ромеев и кесаря Бориса патриарх Дамиан. Я был священником у него, и мы вместе молились за болгар, за князя Святослава и его воев… Русские люди справедливы. Днесь я молюсь о вечном покое князя Святослава…
Странные теплые чувства вызывают эти слова в сердце Владимира.
— Когда князь Святослав ушел отсюда, совсем не стало житья болгарам… Императоры ромеев прокляли патриарха Дамиана — так он и умер. Ныне прокляты мы, все нас гонят…
— У вас есть другой патриарх, своя церковь.
— Митрополит Севастийский, что сидит в Средеце, у комита Аарона, служит патриарху константинопольскому, он не отец нам!
— А митрополит кесаря Романа?
Епископ Неофит не ответил на вопрос князя Владимира, а грустно покачал головой.
— Кесарь Роман — недостойный внук Симеона, прибывший к нам из Большого дворца. Нет Болгарии, нет кесаря — сироты мы, княже, потому и просим: возьми нас на Русь!
Нет, князю Владимиру в Болгарии не к кому идти, не на кого опереться, и он велит тиверцам и уличам твердо стоять на берегах Дуная, стеречь землю, а сам возвращается в Киев.
2
Из года в год, изо дня в день комит Самуил готовился к битве с Византией.
Он знал, что битва эта будет последней, решительной и что после нее Болгария либо, объединив все свои племена и роды, станет великой, единой, как при Симеоне, либо будет расчленена и очутится в рабстве.
Впрочем, сильный, свободолюбивый Самуил не верил, не Допускал даже мысли, что Болгария может пасть в этой борьбе. Тысячи и тысячи болгар готовы были по первому же его зову взяться за луки и мечи, к Самуилу шли и шли тысячи славян — беженцев из Пелопоннеса, Фракии, Македонии, придунайской низменности, к нему бежали армяне, грузины, арабы, которых императоры гнали из родных земель и поселяли в фемах Византии.
О готовящейся борьбе знали и поддерживали Болгарию немало государств того времени; Угорщина [203]
203
Угорщина — Венгрия.
Единственным местом, куда не обращал своих взглядов Самуил, была, видимо, Русь, задунайские земли, но к тому были свои веские причины.
В Болгарии достоверно знали, почему, с какой целью приходил к ним князь Святослав. Он не порабощал болгар, не брал с них дани, не лишил кесаря Бориса короны и пальцем не коснулся древних сокровищ каганов. Напротив, он оставил Борису корону и сокровища, вместе с болгарами пошел против Византии, бился с Иоанном Цимисхием в долине за Родопами. Ради счастливого будущего Руси и Болгарии сидел осажденный в Доростоле и, заключив с Цимисхием мир, погиб по пути на Русь, у порогов Днепра…
Но в те времена границы между Болгарией и Русью сходились на Дунае, а теперь вся придунайская низменность и вся Южная Болгария до самого Русского моря была покорена ромеями; между Болгарией и Русью выросла стена.
На севере от Охриды, среди гор, высится скала, которую до сих пор еще называют горою Симеона. Там, по преданию, знаменитый каган-император собирал своих бояр и бондов, когда держал совет перед новым походом.
Это чудесный уголок. Там с высоких плоскогорий видны на севере Пологи, Овче Поле раскинулось за Вардаром на востоке, Преспа высится на юге, Гомор на западе — горы, бесконечные горы, ущелья, реки, темные леса, тучи ползут и ползут по скатам.
Самуил любил эту гору. Не раз, покинув Охриду, он направлялся с небольшой дружиной по ущелью Черного Дрина на север, у Струга сворачивал направо, поднимался по крутым тропам, над которыми склонялись сосны и пихты, все выше и выше и доезжал до верховья горы Симеона.
В вечернюю пору здесь царили тишина и покой; воздух был так прозрачен, что, казалось, светился; вокруг, словно на страже, стояли горы; огромное багряное солнце опускалось за Гомор, а за ним где-то далеко пламенели воды Адриатического моря.
— Гляди! Гляди! — говорил Самуил сыну Гавриилу. — До чего хороша наша Болгария… Клянись, что всегда будешь ее любить, а понадобится — и отдашь за нее жизнь.
Император Василий понимает, какая угроза нависла над Византией. Если Империя не выдержит натиска Самуила, на Византию двинется Русь, следом за ней Угорщина, Чехия, Польша, Германская империя, Малая Азия.
И Василий гонит все мужское население фем в свои легионы, затрачивает последние динары, чтобы вооружить их, одеть и накормить. Он готов на любую жертву, только бы заключить мир с прочими землями. Опустошив свой Большой дворец, он собирает дары и посылает василиков в Кведлинбург, в Грузию, Армению, в города Италии, чтобы обмануть, усыпить соседей.