Владимирская
Шрифт:
– А он между причем, вахлак-то елецкий, двоих тамерлановых чудищ убил-победил. А ну как у ратников-ополченцев удесятерится сила?
– Да с чего, владыко?
– С того, Данила. Эх, слишком долго ты с иноземцами попереговорничал, как говорит вахлак елецкий. С Молитвы, Данило, с молитвы,.. – взял митрополит Данилу за плечи, крепко взял и к себе придвинул. Давно ничьих рук вот так не ощущал князь Данила, и никто никогда вот так не смотрел на него, как сейчас митрополит смотрит, и вообще не помнит, что бы митрополит вот так смотрел на
– Опомнись, Данилко, остынь, в себя приди, князь. И никогда больше то, что я слышал про плевок в доску, про слово Тамерлана... Выжги это из себя, князь. Ну хотя бы на эти дни, когда Царицу Небесную в Москву сопровождать будешь.
– А что, другого больше некого послать?
– Другого некого. С собой человек 20 стражи возьмешь из тех, кто секиру держать умеет и древко от тетивы отличает, с Владимирцами попереговорничать будешь, думаю неохота им будет с такой святыней расставаться. Да и кому охота.
– Что б на эту тему попереговорничать другие нужны, духовные с сане, а не я...
– И духовные будут, едут уже и ты пригодишься.
– Думаешь отнимать придется?
– Может и так. Главное, думаю, Сама Царица Небесная всем даст понять, что Ей угодно.
– А может Она не захочет Владимир покидать, а тут я с секирщиками?
– Захочет. Она ждет этого от нас.
– Ишь! Не круто ли берешь за Нее решать?
– Нет. Я за Нее не решаю... А что б всплеск народной молвы к Ней... Разве может Она этого не хотеть? Итак, я, митрополит Московский Киприан, именем Бога, приказом великого князя Василия велю тебе ехать во Владимир.
– Ну, а этот-то со мной зачем?
– А этот единственный, кто Тамерлана сам видел, в стане его побывал, город свой защищал, в бою убил двоих, разорение выдел, силу их видел, за Владычицу нашу постоял—пострадал и нести теперь ее снова хочет. Владимир, образ этот, что привез, ты, оставь мне, вернешься – верну тебе... А ты, новгородец, седлай серую арабскую кобылу, трофей от Тамерлана, твоя она теперь, дарим мы с Владимиром тебе ее. Потом в Багдаде обменяешь ее на ведро монет. А то лучше подожди... чуть, будут тебе и жеребцы трофейные арабские от Тамерлана. заведешь в Новгороде конюшню чистокровных арабских. Седлай и в Новгород свой скачи с грамотами от меня и от Великого князя, в грамотах одно только: все бросать, на молитву вставать: Царица Небесная, спаси землю русскую.
Хотел было новгородец сказать в ответ, что вот эдак-то Москве не стоит приказывать господину Великому Новгороду, мы и сами с усами, с Ганзой, с тефтонами торгуем не спросясь Москвы... Но, глядя на торжественно—сосредоточенный взгляд Киприана – промолчал.
– Спасибо за кобылу, владыко.
– Езжай с Богом. Сам молись, не забывай. Когда схлынет напасть, отстой молебен водосвятный перед чудотворной вашей Новгородской, перед Знамением
Подошел новгородец к Киприану, сам уперся в него взглядом своим. Знал толк в людях новгородец, полмира объездил, обплавал, обошел. Со всякими разными людьми дело имел, любое лукавство в глазах собеседника сразу высвечивал. Если кто-то что-то сказал ему, а в душе хоть малюсенькое сомненье-копошенье хоть чуточку самую насчет сказанного своего имеет, сразу чуял чуточку эту. Нельзя без такого чуянья такому купцу с таким размахом. Но сейчас, глядя на Киприана, аж поежился новгородец, холодок прошелся по костям его.
Железная уверенность, правота и прямота, – вот что чуяло чутье его стоящем перед ним митрополите Киприане.
– Слушай, владыко, так ты что вправду что ль думаешь, что – схлынет?
– А ты что ж думаешь, что я грамоту с Митрополичьей печатью даю или успокоительную байку-сказочку?
– Слушай, а может мне тогда с войском остаться? Коли говоришь удесятерится сила, да я тогда один пол-тумена Тамерланова положу. Я-то и саблей и копьем как надо умею.
– Нет, новгородец, нет, Павлуша, другое нынче для тебя поприще. Поднимай на молитву господина Великого Новгорода. И всех, кого на пути встретишь.
– Эх, владыко!... Да, ежели в правду схлынет, да я ... я обратно в Москву пешком пойду и серую кобылу арабскую на себе принесу!
– Эх ты, купецкая морда, – улыбнулся Киприан, едва не рассмеялся, – ну, что б другое обещать. А ведь и потащишь, не спущу тебе.
– Потащу, владыко, не надо спускать, удесятерения сил для этого попрошу. Э-ех!... Ладно! Едем, князь Данило, приказ великокняжеский исполнять. Бочку медовухи готовь, один выпью. Владыко, тебе тоже от слова не отвертеться, готовь пару для кобылы моей, жаль не ахал-текинка она, а то б и из-под самого Тамерлана можно было б.
Эх, хорош у него скакун, всем коням конь. На жаркое пойдет, ха-ха-ха!..
– Э, новгородский, медведь еще жив, шкура его тоже, делить ее не гоже, молись лучше пригоже.
– Иду, владыко, иду. Эй, елецкий, ты уж это, зла не держи, не серчай.
– Эх, новгородский, какое там зло, какое серчание, одна судьба у всех, уж если на молитве зло держать, тогда нам не арабских коней копыта надобны, а другие, не дай Господи. Езжай с Богом и мы поехали.
Перед войском Василий Димитриевич говорил слово:
– Дети мои! Воины православные!
Грянуло наше время! Настал самый великий и страшный час нашей жизни. Много больше сил у Тамерлана, чем у нас... Да больше ли, коли с нами Хозяйка дома нашего, дома Пресвятой Богородицы и все святые угодники наши!.. Взмолимся же, как один перед Ней: Пресвятая Богородица, спаси наши силы, дай отстоять дом Твой, прогони супостата прочь от пределов Твоих!.. И вперед на врага, воины православные, молитву неустанно повторять. И когда бой начнется, пусть она нам щитом будет...