Власов: Восхождение на эшафот
Шрифт:
— Вот видите, второй принципиальный барьер мы с вами тоже прошли бескровно, — подтвердил Власов, оставаясь довольным сговорчивостью Боярского.
— А теперь остается основной и самый сложный вопрос. Ну, хорошо, настрочим мы одну-две листовки, сочиним обращение к красноармейцам и к русскому народу, и все… Фашисты тут же потеряют к нам интерес.
— Потеряют, факт, — согласился Власов с мнением Боярского, которого так и решил называть про себя Блудным Полковником.
— Поэтому с самого начала нужно требовать в свое подчинение «живую силу» из русских пленных, перебежчиков и добровольцев из занятых вермахтом советских территорий. Сотни тысяч потенциальных солдат нашей с вами Русской Освободительной Армии пока еще томятся в лагерях, десятки тысяч уже служат в различных частях войск в качестве добровольных помощников, созданы даже отдельные сугубо русские подразделения, которые подчинены различным штабам и родам войск…
— Уверен, что к нам потянутся и бывшие белогвардейцы. Ухо с ними, понятное дело, нужно держать востро, но, учитывая военную безграмотность нашего младшего комсостава, штабной опыт многих белых офицеров нам бы очень пригодился. Очень даже согласен с вами, полковник, что немцам не составляет особого труда сформировать с нашей помощью русскую армию тысяч на двести-триста штыков.
Реакция Власова полковнику, в общем-то, понравилась, тем не менее он задумчиво посопел. Генерал уже обратил внимание, что всякий раз, когда Боярский впадал в раздумья, он начинал сопеть и фыркать, как встревоженная, волков зачуявшая лошадь.
— Тут, видите ли, в чем дело, генерал. Поговаривают, что фюрер пока что не очень полагается на русских добровольцев, рассчитывая расправиться с красными своими силами. Что же касается независимой России, то об этом и слышать не желает. Так что сразу же замахиваться на армию в сотни тысяч штыков в нашем положении опрометчиво. Для начала нужно создать организационный штаб, под командование которого собрать хотя бы несколько доселе разбросанных от Волги до Ла-Манша русских подразделений, и добиться разрешения на сотворение первой дивизии РОА. Как только мы добьемся этого, к нам попросятся тысячи и тысячи пленных.
В тот же день Власов ознакомился с записками Блудного Полковника и обрадовался: сам-то он таким слогом, как его компаньон, не владел. Понятно, что кое-что там еще нужно было бы агитационно подправить, с чем-то могут не согласиться немцы, но основа листовки уже просматривалась довольно четко: хватит проливать кровь за режим большевиков, угнетающий русский народ и презирающий его историю. Пора повернуть штыки против внутренних поработителей, разворачивая борьбу при поддержке Германии.
Чтобы приложить и собственную руку, он тут же дописал к воззванию Блудного Полковника несколько фраз и вернул сочинение автору. Тот явно был не в восторге от генеральского дополнения, однако примирительно рассудил:
— Все равно окончательный вариант писать придется под диктовку немцев, это уж поверьте мне, блудному полковнику…
14
А пару дней спустя в лагере появились люди, о которых говорил штурмбаннфюрер. Два «русских немца»: сотрудник имперского Министерства иностранных дел Густав Хильгер и сотрудник разведки Генштаба сухопутных войск капитан Вильфрид Штрик-Штрикфельдт. Причем капитан поначалу держался в тени, и если даже присутствовал при встречах Хильгера с Власовым, то старался отмалчиваться, хотя, казалось, не столько внимательно прислушивался к тому, что говорит генерал, сколько присматривался к его внешнему виду, к манере изложения, к поведению.
Среднего роста, круглолицый, с большими залысинами над высоким лбом и в непропорционально больших, окаймленных толстой металлической оправой очках. К тому же офицерский мундир висел на нем так, словно снят был с чужого плеча, и вообще, взят напрокат в какой-то театральной костюмерной. На первый взгляд, Вильфрид казался чиновником средней руки, хотя и европейского пошиба. Но лишь на первый взгляд.
Вскоре Власов сумел убедиться, что в разведке капитан оказался не случайно. Человек аналитического склада ума, презиравший шаблонный стиль мышления и свято придерживавшийся принципа: «Не спеши отвергать то, что не успел познать, потому что быть в этой жизни может все и по-всякому…» Причем поначалу Власову казалось, что Штрик-Штрикфельдт давно и навечно сжился с маской «простачка», на самом же деле выяснилось, что он был «человеком обстоятельств», прекрасно приспосабливавшимся в любой социальной и политической среде.
Вот и сейчас, присматриваясь к Власову, он словно приценивался: «А действительно ли из этого человека можно лепить некое подобие вождя Русского освободительного движения, вождя русской контрреволюции?» Возможно, точно так же в свое время кто-то из немецких разведчиков присматривался к русскому марксисту Ульянову.
Действительно ли, спрашивал он себя, этот невзрачный полуеврей, страдающий хроническим неперевариванием желудка, о чем свидетельствовал невыносимо смрадный запах изо рта, способен возглавить силу, которая поможет Германии революционно, изнутри взорвать ее извечную соперницу — Российскую империю?
И когда, спустя какое-то время, Штрик-Штрикфельдт признался ему, что «работа с русским генералом-перебежчиком Власовым» стала его первым заданием в разведке Генштаба, которое он получил от шефа, полковника Гелена, генерал этому не поверил. Слишком уж тонко подходил и подстраивался к нему этот немецко-русский прибалтиец; слишком хорошо ориентировался во всех тонкостях политической и социальной ситуации, которая сложилась и в рейхе, и в России.
Впрочем, беседы со Штрик-Штрикфельдтом ему еще предстояли, а пока что его опекал сотрудник министерства Густав Хильгер. После революции и во времена Гражданской войны этот человек занимался репатриацией пленных немцев, оказавшихся на территории России в ходе Первой мировой, поэтому теперь уже воспринимался в Министерстве иностранных дел, как специалист по работе с военнопленными и репатриантами.
— Я принадлежу к тем «русским немцам», которые в революцию и в Гражданскую сражались на стороне белых. Однако обстоятельства сложились так, что некоторое время мне все же пришлось пожить в Совдепии, поскольку я был советником германского посольства в Москве и являлся помощником посла — графа фон Шуленбурга.
— Всегда легче находить язык с человеком, который знает реальное положение дел в современной России, — признал Власов, деликатно обходя вопрос о том, кто в каких рядах сражался в Гражданскую. Существенно только то, что теперь они были союзниками.
— Прежде всего, руководству рейха хотелось бы знать истинные мотивы, побудившие вас, известного советского генерала, согласиться на сотрудничество с нами. Давайте говорить откровенно: мы в любом случае сумеем использовать вас как военно-политическую фигуру; использовать в пропагандистских и контрпропагандистских целях ваше имя. Но в том-то и дело, что использовать его можно по-разному, с разными последствиями и для нашего сотрудничества, и лично для вас. Понимаете, о чем идет речь?
Хильгер обладал каким-то особым тембром голоса и его особыми интонациями. Самые обыденные слова он произносил так, словно читал Святое Писание или воскресную проповедь. Аскетически худощавый, темноволосый, да к тому же облаченный в черный костюм-тройку, Густав был похож на монаха-иезуита, сменившего сутану на штатский костюм, но при этом в душе и облике своем остающемся все тем же иезуитом. И пасторский голос его, казалось, не зарождался из бренных телес, а материализовывался из некоей духовной субстанции.