Власов: Восхождение на эшафот
Шрифт:
— Именно так я и воспринял порыв этих драгунов, — неуверенно и совершенно неубедительно поддержал его Малышкин. — Однако не знаю, сумеем ли мы доказать Кейтелю и прочим, что в данном случае они не столкнулись с тем же, с чем столкнулись при попытке использовать диверсионный отряд Меандрова.
— Попытаемся. Что же касается наших бойцов, то очень скоро мы предоставим им такую возможность — сражаться не за Италию, а за родину.
Они сидели в небольшом «генеральском» зале Дабендорфской школы пропагандистских кадров — три генерала, костяк все еще не сформированной Русской Освободительной Армии, и чувствовали себя заговорщиками, интригующими против тех, кому должны служить, и служащими тем, против кого, ни минуты не сомневаясь, интриговали.
— Я могу сказать то же самое, — поднялся генерал-майор Трухин [30] , как только его коллега, опустошив бокал, сел на свое место. — Офицеры крайне встревожены настроениями, царящими в наших батальонах. Переброску их во Францию воспринимают, как выражение недоверия.
— Ну, знаете, им не угодишь. Франция, Италия, Югославия… Европа, словом. Чего им еще? Не терпится месить болота Белоруссии и погибать в лесах Смоленщины? Так ведь это им еще предстоит.
Генералы понимали, что командующий откровенно играет на публику, но понимали и то, что ему нечем их успокоить: все аргументы исчерпаны. И потом, это ведь не командующий должен убеждать в лояльности и боеспособности их солдат, а наоборот, они обязаны отчитываться перед командующим за работу в армейских подразделениях. Именно отчитываться, а не скулить.
30
Генерал-майор Федор Трухин (1896–1946) был активным участником Гражданской войны. Окончил Академию им. Фрунзе и Академию Генштаба, до войны был профессором Академии Генштаба. До сдачи в плен являлся заместителем начальника штаба Северо-Западного фронта.
— Да, господа, Гитлер и штаб вермахта не доверяют нашим солдатам, — проговорил Власов, глядя куда-то в пространство между окнами. — Кроме того, наши подразделения разбросаны по Европе, дезориентированы и, в большей части своей, небоеспособны.
— Самая правильная оценка общего состояния войск, — признал Малышкин.
— Но что прикажете делать? Разве у армии существует еще какой-то способ доказать лояльность режиму, кроме как силой своего оружия? — Генералы мрачно молчали, давая командарму понять, что вопрос его сугубо риторический. — Тогда что я могу поделать, если обстоятельства складываются так, что нам не позволяют ни сформировать полноценную армию, ни проявить себя в настоящих боях?
— Мне совершенно непонятна политика немцев в отношении наших войск, — мрачно пробасил Трухин, и вечно багровое лицо его побагровело до цвета вишни. — Войну они явно просрали, прошу прощения… Прут их большевики на всех фронтах. Так чего они ждут, господин командующий? Может, нам все же стоит каким-то образом прорваться к фюреру и поговорить с ним?
Власов старательно протер стекла очков в массивной роговой оправе и, водрузив их на переносицу, укоризненно, и в то же время снисходительно, взглянул на Трухина.
— Опять вы о своем, генерал? В том-то и дело, что неприятие идеи Русского освободительного движения, как и самой РОА, исходит от фюрера. В этом вся гибельность ситуации.
— Тогда на кого они рассчитывают? Неужели и впрямь мыслят теми же дурацкими постулатами, что и журнал «Дер Унтер-менш», если верить которому, все мы, славяне, недочеловеки или законченные дегенераты?
— Не сомневайтесь, так и мыслят, — проворчал Малышкин. — По-моему, они куда смелее доверяют солдатам подразделений, входящих в «Остлегионен» [31] . чем частям РОА.
31
В основном это были отдельные батальоны в составе разных дивизий — набирались из состава добровольцев нерусских, неславянских национальностей: туркменов, грузин, волжских татар, представителей северокавказских республик. Воинские же части из русских немцы поначалу называли «Остгруппен», затем стали официально употреблять термин «Фрайвиллиген-Фербенде», то есть добровольческие части. В связи с этим следует помнить, что с 1943 года советская пропаганда, а вслед за ней — население и красноармейцы на передовой называли «власовцами» всех советских граждан, находящихся на службе у немцев.
— Будто их батальоны «Остлегионен» способны что-либо изменить в ходе этой войны, — добавил Трухин.
— Ставка в данном случае на то, что эти «туземные войска» ненавидят русских, а потому будут упорно сражаться, мечтая о независимости своих народов.
— Успокойтесь, господа, — вмешался Власов, — появление подразделений «Остлегионен» тоже вызвало недовольство Гитлера. Эти части находятся в непосредственном подчинении командования вермахта, а Гитлер не желает, чтобы его арийская армия заражалась вирусом азиатской расы. Чистота крови для него — прежде всего, даже если речь идет о крови, пролитой на поле брани.
— Особенно на поле брани, — возмущенно процедил Трухин.
Власов закурил и с минуту держал паузу, как бы дожидаясь, пока его генералы остынут.
— Я уже высказал свое мнение, о котором, уверен, сумели уведомить не только Кейтеля и Гиммлера, но и самого фюрера. Состоит оно в том, что вермахт не сможет победить в этой войне, пока в бой не будут введены силы Русской Освободительной Армии, за которой пошли бы и население, и значительная часть нынешних советских партизан. В этом меня убедили поездки по занятым немцами территориям. Немцы не хотят понять, что без русских России им не одолеть. Не одолеть им коммунистической России без антикоммунистически настроенных русских — вот в чем заключается их самая странная и самая страшная ошибка, — чуть ли не после каждого слова зло врубался Власов в стол худым, по-крестьянски узловатым пальцем.
18
Гиммлера не очень-то удивило упорство, с которым редактор СС-газеты «Дас Шварце Кор» штандартенфюрер Гюнтер Д’Алькен добивался его аудиенции. Рейхсфюрер уже выяснил, что редактор только что вернулся после длительной поездки по территориям, прилегающим к Восточному фронту, и теперь был, очевидно, обуреваем какими-то совершенно немыслимыми идеями. Настолько же гениальными, насколько и бредовыми.
Несмотря на то что «Дас Шварце Кор» являлась официозом СС и, следовательно, должна была отличаться особой правоверностью, ее редактор давно прослыл вольнодумцем, по некоторым вопросам позволял себе не соглашаться со всеми, вплоть До фюрера. Правда, вольномыслие это крайне редко удавалось доносить до газетных страниц, что, собственно, и спасало д’Алькена, как редактора. Но ведь и мнение, высказанное в кулуарах совещания, в кабинете высокого чина СС или в собственном кабинете, тоже достойно того, чтобы быть отмеченным не только отставкой, но и концлагерем.
— Говорят, поездка по окрестностям Восточного фронта произвела на вас неизгладимое впечатление.
— Справедливое замечание, господин рейхсфюрер.
Они прошли вдоль берега небольшого озерца и оказались посреди чашеобразной, почти первозданной по красоте своей низине, в которой каким-то образом вмещались: это родниковое, обрамленное двумя невысокими скалами озерцо, дубовая роща, поросшие мхом руины замка и заброшенная штольня старой каменоломни. Эту «Долину отрешенности», как назвал ее Гиммлер, водитель открыл для него еще прошлым летом, когда завернул сюда, чтобы помочь шефу утолить жажду. Три родничка, издревле питавшие озерцо, казались божественно прохладными и умиротворяющими. Руины и каменоломня навевали на философские раздумья о вечности и суетности жизни, а между шатром рощи и озерным плесом царила какая-то особая нордическая прохлада, совершенно отделяющая эту долину от издерганного, расплавленного зноем остального мира.
— И каковы же ваши прогнозы, редактор? — поинтересовался Гиммлер, отпивая с ладоней родниковой воды.
— Как всегда, мрачные.
— Как всегда, — задумчиво кивнул Гиммлер, однако в голосе его не послышалось ни осуждения, ни мстительности.
— Зато поездка помогла мне убедиться в том, в чем, собственно, я и так был убежден.
— Еще одно оригинальное признание.
Гиммлер остановился у гранитной, отполированной стихиями скалы, в которой отливалась голубизна озерного плеса, а в кварцевых зернах отражались лучи предобеденного солнца, и выжидающе уставился на д’Алькена. Лицо его оставалось при этом холодно-вежливым и смиренно-терпеливым.