Власов: Восхождение на эшафот
Шрифт:
Власов оторвался от бумаг, которые изучал, сидя за столом в своем штабном кабинете, и удивленно уставился на адъютанта-порученца.
— Что вас так встревожило, полковник, а точнее, напугало? Хотите известить меня, что русские уже в Берлине?
— Мне бы тоже хотелось шутить по этому поводу, — чопорно заметил Сахаров, принадлежавший еще к той, царско-белой, теперь уже основательно вырождающейся когорте офицеров, — но позволю себе заметить, что «русские в Берлине» настораживают меня куда меньше, нежели немцы в том же Берлине.
— Конкретнее, полковник, конкретнее!
— У них здесь государственный
Сквозь стекла очков Сахаров проследил, как Власов медленно, словно бы в полусонном состоянии, поднимается из-за стола, и лицо его бледнеет.
— Какой еще переворот?! — срывающимся голосом спросил Власов.
— В самых верхах, естественно.
— В Германии, при нынешнем строе и концентрации власти, это невозможно, — сурово изрек генерал.
— Мне тоже так казалось. Но лишь до сегодняшнего дня.
Они встретились глаза в глаза, точнее — очки в очки. Причем каждое стеклышко очков отливало свинцовой серостью, словно залитые этим металлом пистолетные дула.
— Что в генеральско-офицерских кругах у фюрера врагов предостаточно, это ясно было давно, тем не менее… Кто пришел к власти?
— Пока неизвестно, — повертел лысеющей сединой Сахаров.
— А что с фюрером?
— П-пока неизвестно, господин командующий.
— Тогда кто во главе заговорщиков — Гиммлер, Кейтель?
— Тоже пока что неизвестно, господин командующий.
— В таком случае сообщите хоть что-нибудь, что вам все-таки доподлинно известно, — перегнулся через стол Власов, упираясь в бумаги громадными костлявыми кулачищами. — Хоть что-нибудь, свидетельствующее, что переворот все-таки состоялся? А если вам ни черта не известно, то какого дьявола морочите мне голову?!
— На фюрера совершено покушение, — бросился спасать престиж адъютант-порученец. — Прямо в его главной ставке, в «Вольфшанце».
— Лихо сработано!
— Взорвана мина или что-то в этом роде. В Берлине происходит черт знает что. Никто не способен толком понять, какие конкретно личности стоят за этим взрывом, но ситуация явно накаляется. Если фюрер действительно погиб, как утверждают некоторые…
Власов нервно прошелся от стола к зарешеченному окну и назад. Остановившись у стола, он угрожающе нависал теперь над приземистым полковником.
— Значит, такие утверждения уже появились?
— Причем усиленно муссируются. Кому-то это очень выгодно: дестабилизировать ситуацию. Так вот, если Гитлер погиб…
— Или если он остался жив… Еще неизвестно, что страшнее. В любом случае, важно знать, кто конкретно стоит за этим покушением. Ведь не исключено, что генералитет вермахта. И дай-то бог, чтобы не верхушка СС. Кстати, лишь несколько минут назад я размышлял над тем, почему вдруг два дня назад Гиммлер перенес встречу со мной на завтра, то есть на двадцать первое июля. Неужели он что-то знал об этом заговоре?
Усевшись на стул, генерал откинулся на его спинку и запрокинул голову, оставаясь в позе человека, растратившего весь свой физический и духовный ресурс.
— Этого-то я и опасаюсь, господин командующий. Если Гиммлер хоть как-то причастен к этому покушению, тогда дела совсем плохи. Причем не только у него, но и у нас. Давно известно, что в вермахте, в авиации, и даже в СС, появилось немало вольнолюбивых офицеров,
— Это понятно, — нетерпеливо прервал его Власов. — Но что вас, лично вас, так взволновало в этом происшествии?
— Вполне допускаю, что некоторые из заговорщиков были связаны с нами.
— Что вы имеете в виду? Что, и кого конкретно?
— В заговоре могут быть замешаны офицеры, которые не только поддерживали с нами формальную связь, но и поддерживали наши идеи.
— Те самые идеи, которые так и не были поняты и вообще восприняты фюрером, — растерянно добавил Власов.
Они умолкли и несколько секунд бездумно смотрели друг на друга. Командующий встал из-за стола, подошел к окну и посмотрел на открывавшийся оттуда полигон, на котором с утра до ночи тренировались будущие офицеры и солдаты разведрот РОА. Но теперь он был на удивление пуст, и вообще всю Дабендорфскую школу вдруг охватила такая странная тишина, будто все заблаговременно бежали отсюда, бросив командующего на произвол судьбы.
— Где капитан Штрик-Штрикфельдт?
— На территории школы его нет, я проверял. Барон Георг фон дер Ропп утверждает, что капитан отправился в Берлин. Но он не уверен.
— И как давно он туда отправился? — подозрительно прищурился Власов. — Или мог отправиться?
— Сегодня утром.
— Странно. Об этой поездке он не предупреждал. — Власов мельком оглянулся на Сахарова, как бы спрашивая: «И что бы этот его непредвиденный вояж мог значить?»
— Не думаю, чтобы капитан мог быть связан с теми, кто все это заварил, — твердо ответил полковник, очень точно расшифровав смысл этого взгляда. — А главное, не хотелось бы.
— А что, барон фон де Ропп, как представитель Генштаба, разве не мог бы связаться с Берлином?
— Если вы прикажете… Сейчас приглашу.
Барон появился минут через пять. Внешне он был блаженно спокоен, как невинное дитя посреди наделанной им на полу лужи. Щупловатый, с утонченными чертами непризнанного гения, он мало напоминал тех истинных офицеров, какими привык представлять их себе Власов. Возможно, это несоответствие и мешало командующему РОА воспринимать капитана всерьез. И тем не менее…
Власов отпустил полковника и пригласил барона сесть за стол. Угостив фон де Роппа французской сигаретой, он не торопился с вопросом, словно давал барону возможность собраться с мыслями.
— Где именно находится сейчас капитан Штрик-Штрикфельдт, вы, насколько я понял, не знаете? — с трудом нарушил это молчание командующий.
Барон помнил: каждый раз, когда этот прощелыга Штрик-Штрикфельдт внезапно исчезает, Власов начинает нервничать. Командующий по-прежнему довольно плохо говорил по-немецки, но еще хуже разбирался в тонкостях взаимоотношений между различными военными и политическими ведомствами, и вообще, во всем том, что происходило в Третьем рейхе. Кроме того, в сознании недавнего пленного все еще просматривался комплекс лагерника, не успевшего свыкнуться с тем, что он уже свободен. Вот и получалось, что Штрик-Штрикфельдт оставался для него буквально всем: переводчиком, наставником, гарантом, своебразным жрецом-спасителем.