Власов: Восхождение на эшафот
Шрифт:
— Уверен, что он позвонит, — с приятным, изысканным немецким акцентом проговорил барон. Будучи руководителем учебной программы школы, он зря времени не терял, его русский улучшался день ото дня. Единственное, что неприятно поражало Власова, — какая-то непостижимая заторможенность капитана, его вечно отсутствующий взгляд и меланхолически обреченная невозмутимость. — Как только представится возможность.
— Но у вас есть уверенность, что он сегодня же вернется? — избегал Власов прямого вопроса о покушении на Гитлера, не желая, чтобы эта страшная новость пошла гулять по школе из его уст.
— Судя
— Вы могли бы выражаться яснее, гауптман. Какими именно… силами?
Фон де Ропп снисходительно передернул плечами, давая понять, что его заставляют объяснять общеизвестные понятия.
— Пока неясно. Верными то ли фюреру, то ли заговорщикам.
— А что, ситуация может складываться даже таким образом?
— Может.
— Не удивляйтесь, гауптман, мне действительно мало что известно об этих событиях, да и то со слов полковника Сахарова, ориентирующегося на слухи. — Власов сделал глубокую затяжку и, не выпустив, кажется, ни одного кольца дыма, словно полностью вобрал его в себя, глухо спросил: — Фюрер-то, надеюсь, жив? И как поступают в этой ситуации лидеры нации — Гиммлер, Борман, Геринг? Наконец, что говорит Геббельс? Что вам известно по этому поводу.
— Официально — пока что ничего. Из неофициальных же источников… Был звонок из штаба генерал-полковника Фромма.
— Из штаба армии резерва, — кивнул Власов, давая понять, что в дополнительных разъяснениях не нуждается.
— Кстати, звонок был не мне, а командиру батальона охраны местного гарнизона. Звонивший ему офицер утверждал, что фюрер погиб и что вся власть переходит в руки патриотически настроенных офицеров.
— Офицеров? И ни одного конкретного имени? Кроме, разумеется, генерала Фромма, о котором вряд ли можно говорить как о новоявленном вожде.
— Мне и самому хотелось бы знать, что собой представляют эти «патриотически настроенные офицеры», — жестко, сквозь стиснутые зубы, проговорил барон. — Я никогда не был поклонником фюрера, об этом известно всем, кого интересовало мое мнение. Точно так же известно, что я не раз критиковал действия фюрера и высшего руководства вермахта. Тем не менее я не изменяю присяге.
«Подстраховывается, — иронично подвел итог его заявлению Власов. — Теперь многие из них будут подстраховываться, как в свое время это пытались делать у нас в России, во время разгула коммунистического террора».
— И потом, если группа неких офицеров объявляет себя «патриотически настроенными», то как следует воспринимать самих себя нам, тем, кто верно служил рейху и фюреру, и кто никогда не смел усомниться в своем патриотизме?
— Это вопрос скорее философский, нежели политический, — уклончиво ответил командующий, не зная, каким образом помочь барону разобраться в его сомнениях. Помог бы кто-нибудь ему, Власову, разобраться в собственных.
— Это вопрос долга и чести, господин генерал.
— Что даже не подлежит обсуждению, — едва заметно ухмыльнулся Власов. — А вот с подробностями придется подождать, послушать, что говорит радио.
В кабинете командующего радио не было. Немецкий он понимал плоховато, а слушать русские радиостанции опасался.
Барон понял, чего от него хотят, поднялся и, взяв со стола фуражку, вежливо-учтиво откланялся.
— Простите, господин командующий, — вдруг остановился он уже в проеме двери, — но нам, очевидно, следует объявить тревогу, закрыть ворота и усилить охрану. Мало ли как будут складываться обстоятельства. У нас здесь как минимум шесть сотен вооруженных людей, и какое-то время мы способны…
— Объявлять тревогу не будем, гауптман. Зачем давать повод для ненужных толкований? Усилить охрану ворот — это да. Ну, еще можно объявить обычный, — подчеркиваю: самый обычный для нашей школы — тренировочный сбор, с выдачей оружия.
Барон вежливо и бесстрастно смотрел на командующего, но Власов уже знал, что по лицу гауптмана трудно определить, согласен он или возражает. Похоже, что некоторых людей мумифицируют не после смерти, а сразу после рождения. Барон — наглядный пример подобного святотатства.
— И еще, — задержал его Власов. — Разошлите посыльных по всем известным вам квартирам и «тайным любовным явкам». Офицеры РОА, находящиеся на этот час в Дабендорфе, должны немедленно явиться сюда. Никто из офицеров не имеет права оставлять территорию школы без моего разрешения.
— Очень важное решение, господин командующий. Мы не должны терять людей, а тем более — накликать на них подозрение.
25
Капитан Штрик-Штрикфельдт появился в Дабендорфе лишь во второй половине дня. Оставив машину у штаба, он сразу же направился к резиденции Власова.
Еще из окна командующий видел, как капитан идет к его двери своей легкой кошачьей походкой, и, по мере того, как он приближался, Власов начинал чувствовать себя все увереннее. Штрик-Штрикфельдт вернулся, а значит, понемногу все образуется.
— Вы все еще здесь, господин генерал?! Слава богу, — еще с порога произнес капитан, увидев командующего. — Я очень опасался, что вы решитесь ехать в Берлин.
— Именно это я и собираюсь сделать, — Власов стоял посреди комнаты с легким плащом стального цвета на руке, который брал с собой в дорогу, даже когда на улице стояла такая жара, как сегодня.
— Не советую, господин командующий, — Штрик-Штрикфельдт подошел к столу, снял фуражку и старательно вытер платком вспотевшую коротко остриженную седину. — Направляясь сюда, я успел побеседовать с генералом Геленом [43] . Если помните, это по его протекции я был прикомандирован к вам.
— Тогда еще полковником Геленом, начальником отдела «Иностранные армии востока» Генерального штаба сухопутных сил. Я помню об этом человеке. Тем более что он, хотя и ненавязчиво, но все же напоминает о себе.
43
Полковник, а затем генерал-майор Райнхард Гелен, начальник отдела «Иностранные армии востока» Генерального штаба сухопутных сил. После войны — один из создателей разведслужбы ФРГ, которую возглавлял до 1968 года. Умер в 1980 году.