Власов: Восхождение на эшафот
Шрифт:
— Хорошо, хорошо, медсестра, вы нас почти убедили, — едва скрывая раздражение, проговорил капитан, решив, что таким образом отсылает медсестру из номера командарма, но не тут-то было.
— Что же касается вас, господин Власов… Если вы все еще действительно генерал, да к тому же служите рейху, то почему не в мундире, полагающемся вашему чину? — не торопилась медсестра убраться восвояси. Мало того, эту фразу она произнесла почти на чистом русском. — Что это за странное одеяние на вас, без каких-либо знаков различия?
— Это уж вы предоставьте мне: выбирать себе форму, — как можно сдержаннее огрызнулся Власов.
— Понятно, что вам, — не обескуражилась медсестра. — Но генерал — это генерал, я так понимаю, — опять прошлась она ироническим взглядом по плохо подогнанному мундиру Власова. — К какой бы армии мира он ни относился. Это я к тому, что трудно вам будет в этом одеянии — наспех пошитом, как я понимаю, ротным портным где-нибудь на привале — завоевывать уважение обитающих здесь франтоватых фронтовиков-эсэсовцев. Не говоря уж об уважении фрау Биленберг. И мой вам совет: подумайте над сказанным.
Реакция генерала на ее слова медсестру, похоже, не интересовала. Как и реакция капитана Штрик-Штрикфельдта, который поневоле вынужден был пройтись придирчивым взглядом по мундиру Власова. Сшитый из грубой темно-коричневой ткани, он обвисал на рослой костлявой фигуре командарма так, словно был «с чужого плеча». Облаченный в это одеяние военного покроя, не снабженное какими-либо погонами, без лампас, петлиц и шевронов, Власов был похож не на командующего Русской Освободительной Армией, а на дезертира, неудачно обновившего гардероб во время очередного мародерства.
Ирма отвернулась и величественно промаршировала в конец коридора, к лестнице, ведущей на второй этаж.
Теперь уже сам Власов, оглянувшись, прошелся сочувственным взглядом по капитану: что-то там у него срывалось с его вдовой-невестой. Впрочем, командарма это пока не огорчало. Для начала следовало хотя бы взглянуть на фрау начальницу.
— Может, потребовать, чтобы окна вашей комнаты выходили на озеро, а не на безжизненную скалу? — сдержанно спросил Штрик-Штрикфельдт у вышедшего в коридор генерала и поприветствовал проходившего мимо них оберштурмфюрера СС. Тот заметно тянул ногу и, похоже, форму свою донашивал последние дни.
— Нет уж, скала, расщелина… Как раз то, что мне хочется видеть в эти минуты.
— Я в соседнем номере, и если что… Но прежде пойду представлюсь фрау Биленберг. Пока что схожу без вас, чтобы еще раз переговорить. Что-то негостеприимно она встречает нас.
— Единственное, что меня сейчас интересует, это события в Берлине. Я должен знать все. Для меня важна расстановка сил, которая сложилась после путча. Мне совершенно небезразлично, кто удержится в своем кресле, а под кем оно рухнуло.
— Будьте уверены, что рухнет оно под многими.
Во время обеда в столовой санатория Власов чувствовал себя уродом, поглазеть на которого сбежалось все досточтимое население городка. Несмотря на то что Штрик-Штрикфельдт принял все меры к тому, чтобы в санатории не догадались, кто скрывается под вымышленным именем полковника Андрея Рогова, наиболее любопытствующие обитатели довольно быстро установили, что это не кто иной, как командующий РОА. Одни уже немало знали о нем, другие еще только пытались понять, кто это русский, который решился создать армию, чтобы воевать против русских же. Однако и те и другие, не таясь, любопытствовали, стараясь следить за каждым его шагом.
— Нельзя ли договориться с вашей знакомой начальницей, — кончилось терпение Власова, — чтобы обед мне приносили в номер? В противном случае мне придется появляться в столовой уже после того, как вся эта рать тевтонская насытится.
— Среди прочего, поговорю с Хейди и об этом, — пообещал Штрик-Штрикфельдт. — Но пока что она избегает встречи с нами.
— Завидное отсутствие элементарного женского любопытства.
— Не сказал бы, уж что-что, а любопытство свое Хейди уже в какой-то степени удовлетворила, — и, слегка подтолкнув генерала, он едва заметно перевел взгляд на полупрозрачную портьеру, которой была занавешена дверь, ведущая в соседнюю комнату.
Власов оглянулся и отчетливо увидел за ней два женских силуэта. Один из них, как ему показалось, принадлежал медсестре Кердлайх. Другой был изящнее, и Власов поневоле задержал на нем взгляд.
— Вполне согласен с вами, господин командующий, — поддержал его молчаливое восхищение Штрик-Штрикфельдт, скабрезно ухмыльнувшись при этом.
Поняв, что генерал заметил их присутствие, обе женщины четко, по-военному повернулись крутом и, не спеша, удалились.
29
Они сидели на террасе, примыкающей к кабинету Хейди Биленберг, в низких креслах-качалках, с бокалами вина в руках. Время было рабочее, но Хейди не придавала этому значения. Она давно сумела подстроиться под несуровый режим тылового военного санатория, где каждый попавший сюда фронтовик стремится отхватить от ускользающей мирной жизни все то последнее, что она все еще способна подарить ему.
Однако эти двое на фронт не собирались, а посему полностью могли предаваться санаторной неге. День выдался чудным. Июльская жара смягчалась прохладой гор, сиреневый кустарник дарил утонченный, почти эротический аромат свидания, а стая птиц неспешно вершила над территорией санатория какой-то свой, только ей известный ритуал.
— И вы, Вильфрид, считаете, что из этого действительно может получиться что-то серьезное?
— Из чего именно, Хейди? — наклонился капитан Штрик-Штрикфельдт так, чтобы одной рукой упереться в разделявший их «фруктовый», сплетенный из лозы столик, словно бы хотел дотянуться губами до ее бокала.
— Из всего того, что задумано этим вашим русским генералом Власовым, — и капитан обратил внимание, что женщина впервые сумела произнести фамилию русского правильно — не «Фласофф», а «Власов».