Власть над миром. История идеи
Шрифт:
Двойственность нового подхода – гуманистические отношения между цивилизованными государствами и одновременно отказ от оговорок и ограничений, сформулированных более ранними теоретиками закона касательно построения и регулирования отношений с менее влиятельными народами за пределами Европы, – как никогда отчетливо проявилась в одном из самых крупных достижений юриспруденции того времени – Кодексе военных законов, принятом на Гаагской конференции. К 1898 г., когда царь Николай II предложил созвать большую мирную конференцию, гонка вооружений в Европе шла полным ходом, и политики все больше беспокоились по поводу военных расходов [87] . Тем не менее стоило им собраться в Гааге, и острые разногласия между участниками чуть было не сорвали конференцию. В частности, там разразились острые дебаты между германцами с одной стороны и бельгийцами и голландцами с другой – они касались правил военной оккупации. Немцы, памятуя о событиях во Франции в 1870–1871 гг., требовали безусловного подчинения от жителей оккупированных территорий; другая сторона, также помнившая те времена, настаивала на том, чтобы у гражданского населения не было никаких обязательств, а над
87
Morrill D. Tsar Nicholas II and the Call for the First Hague Conference, Journal of Modern History, 46:2 (June 1974), 296–313.
Доктрина военной оккупации должна была регулировать временное положение дел, при котором войска одного суверена управляли на территории другого, не ставя под сомнение претензии последнего на единоличный контроль. Само это понятие возникло только после поражения Наполеона. Ранее государства получали контроль над территориями других государств, просто одержав победу в войне. Однако система Концерта упразднила этот порядок, поскольку он основывался на предположительном снисхождении к притязаниям всех суверенов – членов Концерта. Если они хотели сосуществовать, а Концерт – играть свою роль, то одностороннее право захватывать территории путем войны исчезало, а ему на смену приходили переговоры с учетом интересов других держав и признание прав путем заключения договоров. Такая формальная военная оккупация как временное состояние – нечто среднее между боями и заключением мира – впервые была вынесена на обсуждение только в 1844 г.
Однако этот подход, разработанный для смягчения отношений между европейскими державами, не годился для «диких народов», поскольку они не имели признанного суверена. Земли «варваров», например в Северной Африке или на Ближнем Востоке, можно было «оккупировать»; на практике же такая оккупация зачастую становилась постоянной, как произошло у русской армии с оттоманской Болгарией и у войска Габсбургов с Боснией во время Ближневосточного кризиса 1875–1878 гг. Болгария стала сначала автономной, а затем независимой, в то время как Босния превратилась в часть Австрийской империи. Вместо того чтобы сохранить оттоманские институты нетронутыми, оккупанты приступили к коренным реформам: после 1878 г. Габсбурги вершили в Боснии свою цивилизующую миссию, точно так же как русские в Болгарии, а англичане в Египте. Один из теоретиков права после американской оккупации Ирака в 2003 г. назвал это «трансформирующей оккупацией»: безусловно, она не имела ничего общего с Гаагскими соглашениями.
Дискуссии 1899 г. дали определенные результаты в военной сфере. Вне закона оказались бомбардировки с воздуха, химическое оружие и разрывные пули, кроме того, было утверждено, что военная оккупация – это временное положение дел между двумя суверенными государствами. Однако активисты пацифизма, внимательно следившие за дискуссиями, испытали разочарование. Разоружение всерьез не обсуждалось, и стало ясно, что многие державы послали свои делегации просто ради факта присутствия, опасаясь, что иначе их станут критиковать; в Гааге они проявили себя ровно настолько, насколько требовалось, чтобы избежать критики. Например, министр иностранных дел Германии, инструктируя своих делегатов, сказал, что «нам надо продемонстрировать германскому общественному мнению, что мы внесли значительный гуманитарный вклад в работу конференции, сумев одновременно избежать непрактичных и опасных альтернатив». В вопросах, касающихся войны, голос военачальников, естественно, звучал куда громче, чем юристов. Генералы не стеснялись своей воинственности – антивоенные настроения постнаполеоновского периода давно остались позади: маршал фон Мольтке напомнил профессору юриспруденции Блюнчли в декабре 1880 г., что «вечный мир – это лишь мечта, и не всегда прекрасная. Война – элемент божественного порядка» [88] .
88
Bulow cited in: Sheehan J. Where Have All the Soldiers Gone? The Transformation of Modern Europe (New York, 2008), 26; Moltke, in Best, 144.
Отражая иерархический подход к цивилизации, Гаагские соглашения касались только конфликтов между двумя «цивилизованными» государствами [89] . Таким образом, распространение международного права в дипломатии помогло снять защиту такого права с остальных стран. Одним из тревожных сигналов стало положение о том, что если африканцы или азиаты попытаются сопротивляться европейскому вмешательству, к ним нужно относиться как к стоящим вне закона. Постепенно формировался юридический язык, определяющий поведение колониальных войск. Британский свод законов военного права 1914 г. гласил, что «правила международного законодательства применяются только к военным действиям между цивилизованными нациями, когда обе стороны их принимают и готовы соблюдать. Они не применяются к войнам с нецивилизованными странами и племенами, где их заменяют приказы командующего и правила справедливости и гуманности, диктуемые частными обстоятельствами дела».
89
Bhuta, 727.
Взаимность являлась основным условием для вступления «под эгиду закона», в ее отсутствие, по мнению многих, разрешалось все необходимое, чтобы подчинить себе врага, слишком разгневанного или необразованного, чтобы вести с ним переговоры. Данному положению предстояла долгая жизнь, особенно после того, как воздушные силы стали признанным инструментом контроля над колониями. Задолго до
Весьма любопытно следить за развитием международного права. Однако остается фактом, что против нецивилизованных народов, не знакомых с международным правом и не соблюдающих его, готовых использовать это как преимущество в борьбе с теми, кто такое право соблюдает, должны применяться другие меры. «Другие меры» не означают отказ от любых сдерживающих факторов… Однако … это иная разновидность войны. Для француза бомба, сброшенная на Реймский собор… это беззаконное деяние врага, воспламеняющее гневом темпераментную душу и провоцирующее ответную вражду… Для дикаря-фанатика же бомба, сброшенная с небес на священный храм его всемогущего Бога, – это знак и символ того, что Бог лишил его своего покровительства. Бомба, сброшенная на крепость в недоступной местности, – это свидетельство превосходящей силы и оснащенности его цивилизованного противника. Вместо того чтобы просто пробудить его гнев, подобные действия, скорее всего, заставят его поднять руки и сдаться. Если при этом и погибнет несколько «мирных» дикарей, потери все равно будут куда меньше, чем могли бы быть в ходе продолжительных операций более умеренного характера. Негуманное действие, таким образом, становится, по сути, гуманным [90] .
90
Colby E. How to Fight savage tribes, 287.
Вот как теоретизирование на темы законов вело к массовой резне, воздушным бомбардировкам и систематическим арестам, характерным для европейского империализма, что еще раз доказывало крайнюю жестокость конфликтов, оказавшихся за рамками законодательства. Еще до того, как бельгийское правительство в Конго стало синонимом беспощадности, критическая книга молодого Уинстона Черчилля поведала обществу, как англо-египетские войска, экипированные современными винтовками, и артиллерия под командованием сэра Герберта Китченера уничтожили 10 тысяч солдат армии Махди в Судане в отместку за гибель 48 их собственных солдат в битве при Омдурмане. Гаагская конвенция никак не повлияла на их действия; напротив, она стала своего рода юридическим оправданием для такой жестокости. Сброс бомб с воздушных шаров также был запрещен Гаагской конвенцией 1899 г., однако только при войнах между государствами, подписавшими ее. С момента первой такой бомбардировки, осуществленной итальянцами в Ливии в 1911 г., и до кампаний Королевских военно-воздушных сил в Афганистане и Ираке после Первой мировой войны бомбардировка с воздуха являлась для колониальных держав недорогим методом подавления недовольства среди коренного населения. Что за волшебство заключалось в наборе аргументов, которые превращали цивилизованного солдата в замену Бога, всемогущего, творящего добро и насылающего смерть с небес, – и все это под знаменем прогресса и международного права?
Британский журналист У. Т. Стид в статье, написанной вскоре после первой Гаагской конференции, говорил о своем потрясении от контраста между двумя формами интернационализма, сформировавшимися на пороге нового столетия. Внутри Европы цивилизация означала мир; за ее пределами – жестокость. В Париже посетители Всемирной выставки посиживали в шезлонгах в тени Эйфелевой башни и наблюдали за вращением планеты на модели гигантского Globe Celeste, с открытым ртом замирали перед первыми звуковыми картинами и эскалаторами. И в этот самый момент «новый интернационализм», как Стид его назвал, с неистовой силой буйствовал в Китае, оказавшемся под контролем «разношерстной толпы людей с разных континентов, разных религий и рас». Поэтому необходимо было как можно быстрее, продолжал Стид, воспользоваться возможностью, предоставляемой Гаагской конвенцией, и создать международный комитет, который смог бы выяснить все факты. Поднятый им вопрос заключался в том, сможет ли подлинный интернационализм, в котором мир так нуждался, обуздать захватнический дух международного вторжения и «силы алчности, наживы и неукротимой агрессии» [91] .
91
Stead W. R. Internationalism at Paris and Pekin, Review of Reviews, 22 (Sept. 1900), 241.
Какие бы факторы ни привели к восстанию, поведение международной экспедиции, сформированной для подавления мятежа китайских националистов, известного как Восстание боксеров, наглядно продемонстрировало, что стояло на кону во время дискуссий в Гааге. Русские отправили войска в Китай с приказом действовать в рамках международного права в том смысле, в каком сами его понимали; солдат проинструктировали вести себя сдержанно, избегать «ненужного кровопролития» и платить за товары, которые они конфисковали. Немцы заняли куда более жесткую позицию. Китайцы для них не просто стояли вне закона – они являлись законным объектом мести. Кайзер Вильгельм, провожая своих солдат, произнес чудовищную речь; упоминания в ней о гуннах так встревожили дипломатов, что они опубликовали сильно отредактированный вариант, добавив в речь откровенно подложные фрагменты, например о том, чтобы «открыть путь для цивилизации раз и навсегда» [92] .
92
Prenzler J., ed. Die Reden Kaiser Wilhelms II [The Speeches of Kaiser Wilhelm II]. 4 volumes. Leipzig, n. d., 2. pp. 209-12. Репринт неофициальной версии речи приводится в: G"ortemaker M. Deutschland im 19. Jahrhundert. Entwicklungslinien [Germany in the 19th Century. Paths in Development]. Opladen 1996. Schriftenreihe der Bundeszentrale f"ur politische Bildung, vol. 274, p. 357.