Власть над миром. История идеи

Мазовер Марк

Подобное единение Отле называл финальной стадией политической эволюции человечества. Шаг за шагом оно объединялось во все большие структуры – город, округ, герцогство и затем государство. Почему же, спрашивал Отле, государство считалось финалом? «Напротив, в наше время лучшие умы задаются вопросом о возможности создания организованного сообщества, охватывающего высшие национальные и гуманистические интересы». Через 100 лет после Сен-Симона идея о том, что естественная эволюция должна привести нации к Всемирному правительству, стала считаться кульминацией интернационализма. Дело мира слишком важно, чтобы полностью отдать его на откуп государственным деятелям, заключал Отле. «Дух дипломатии не должен царить безраздельно. Политики, юристы, ученые и бизнесмены также должны делиться своей точкой зрения» [125] .

125

См. Notes for M. Durand, Prefect of Police [21 Dec. 1915] and The Organisation of the Society of Nations [1916] in: Boyd Rayward W., ed. International Organisation and the Dissemination of Knowledge: Selected Essays of Paul Otlet (Amsterdam, 1990), 130–147.

Однако

после войны настроения изменились. В Женеве возникла Лига Наций, с которой сравнивались различные предыдущие замыслы. В Версале Отле с его отрицанием национальной суверенности и предпочтением, отдаваемым правлению экспертов, не нашел особой поддержки у великих держав, а точнее, у независимых новых государств, сложившихся в Восточной Европе. Бельгийское правительство прекратило финансирование его работы, и в 1934 г. Мировой Дворец закрыл свои двери. Содержимое Дворца кочевало из здания в здание, находя временное прибежище в кабинетах Университета. Призывы Отле к трансформации в международном сознании через «рациональную и мирную революцию» выглядели все более жалкими, а его планы создания Мировой полиции, Мировой конституции, Правительства и в первую очередь Мирового плана по «предотвращению расходования нациями сил на движение в разных направлениях, которое они считают преследованием национальных задач» – устаревшими и неприменимыми. Казалось, его никто больше не слушал: голос Отле принадлежал другой эпохе [126] . Когда преданный биограф после Второй мировой войны взялся за поиск бумаг Отле (сам он скончался зимой 1944 г., незадолго до ее конца), то обнаружил архивы в полном запустении: кучи истлевших бумаг, книг и папок громоздились в рабочих кабинетах и на лестницах. Значительная их часть обнаружилась в бывшем анатомическом театре с дырой в крыше, куда проникали голуби и дождевая вода. Бюст Отле украшал поблекший венок.

126

The Belgian Appeal to the World [1931] in ibid., 211–212.

Ограничения международного распространения информации

Почему же грандиозные замыслы Отле устарели? В конце концов, его научный рационализм был широко распространен до и после Первой мировой войны, и Г. Уэллс, еще один выдающийся сторонник международного документирования, писал о потребности в «мировом мозге» в 1930-х гг. в терминах, сильно напоминавших идеи Отле об общедоступном хранилище информации. Широкое распространение научно-популярной литературы в период между двумя войнами свидетельствовало о том, что эта идея казалась читателям привлекательной. Однако уже тогда проблемы с подходом Отле и более общие ограничения научного интернационализма постепенно становились очевидны.

Во-первых, научное сотрудничество зачастую становилось заложником политических течений. Не на руку ему было, в частности, то, что за него особенно оживленно выступали французы: память о стремлении Наполеона к стандартизированной Европе и подозрения относительно мотивов зачастую становились на пути их инициатив. Движение за метрическую систему охватило к 1880-м гг. большую часть Европы: казалось, что она станет той самой универсальной системой, к которой призывали интернационалисты, однако Британия и США от нее отказались. «Звездами предсказано, что в будущем мир будет англо-американским, – писал Фредерик Халси, автор «Метрической ошибки». – Пускай же он использует англо-американские меры и весы». И хотя к 1950 г. борьба против метрической системы в обеих странах значительно ослабела в сравнении с предыдущим веком, сложно не заметить в ней политического влияния [127] .

127

Crease R. P. World in the Balance: the Historic Quest for an Absolute System of Measurement (New York, 2011), 128–136, 156–162.

Реформа здравоохранения пострадала по тем же причинам, хотя в данном случае цена за отказ от сотрудничества была гораздо выше. После Наполеоновских войн необходимость защитить население от эпидемий, вторгающихся извне, заставила большинство европейских правительств ужесточить карантинные режимы, и в 1851 г. министр иностранных дел Франции провел первую Международную санитарную конференцию, в результате было разработано соглашение, по которому все подписавшиеся обязались стандартизировать внутренние правила. Однако само по себе соглашение ничего не давало, если подписавшиеся стороны не собирались его применять и соблюдать, о чем не понаслышке узнают многие международные организации столетие спустя. Реальных действий предпринималось крайне мало, хотя холера являлась реальной угрозой на протяжении всего века. В 1874 г., через два года после того, как вспышка этой инфекции унесла жизни 60 тысяч человек, Франция предложила учредить международное эпидемическое агентство, однако, поскольку данная тема была тесно связана с противостоянием имперских интересов в Леванте и Северной Африке, агентство так и не появилось. К соглашению не удалось прийти, даже когда 100 тысяч человек скончались в ходе эпидемии холеры в 1883 г. и по меньшей мере столько же в 1892 г. (Среди ученых, исследовавших этиологию этой болезни, был французский эксперт Адриен Пруст, автор «Защиты Европы от холеры», прославившийся больше как отец Марселя, который увековечил озабоченность родителя болезнями и гигиеной в своих романах.) Бесконечные

конференции привели к созданию бюрократического органа, так называемого Международного управления здравоохранения, с собственным небольшим постоянным секретариатом в Париже, куда вошли профессионалы в области здравоохранения из разных государств. Роль управления была в основном информационной, а не просветительской, и оно почти не вело собственной здравоохранительной пропаганды, а преимущественно занималось традиционными для Европы проблемами с Левантом. Тогда, как и сейчас, существование общепризнанной проблемы еще не было достаточным основанием для выработки эффективной бюрократической реакции [128] .

128

Minelli E. World Health Organisation: the mandate of a specialized agency of the United Nations, at http://www.gfmer.ch/TMCAM/WHO_Minelli/Index.htm

Историки неоднократно демонстрировали, что политические разногласия способны разделить и представителей науки – даже тех, кто считает себя интернационалистами. Идея о том, что у науки нет родины, безусловно, не отражала состояние науки в XIX в.; еще яснее это стало после 1918 г., когда германские ученые подверглись остракизму со стороны коллег из других стран. Отле был характерным представителем старого поколения научных интернационалистов – он просто игнорировал данные факты. Его не интересовали проблемы политической имплементации – ценность того, что он делал, была для него очевидна. Мыслей о том, что его идеи являлись, пожалуй, чересчур бельгийскими, в частности относительно особого предназначения страны, Отле преднамеренно избегал, вероятно, потому что они могли вредоносно сказаться на его имидже универсалиста.

Вдобавок к некоторой политической наивности всегда существовал вопрос денег. Большинство научных исследований стоило дорого, так что эпоха независимых ученых быстро склонилась к закату. Благодаря собственным средствам Отле, прежде чем он их растратил, имел возможность, по крайней мере до Первой мировой войны, вести собственные изыскания. Однако даже капитала, накопленного таким успешным бельгийским промышленником, как его отец, не могло хватить для реализации столь грандиозных замыслов. Можно было сколько угодно подчеркивать свою независимость от государств и политиков, однако результатом всегда оказывался недостаток средств у большинства, если не у всех профессиональных ассоциаций, реальные возможности которых по этой причине были весьма ограничены. Многие из них становились просто информационными центрами, но собственной просветительской деятельности не вели. Когда науку бралось поддерживать государство – а в середине XX в. такое происходило все чаще, – ученые, соглашаясь на финансирование, зачастую оказывались перед нелегким выбором: посвятить свои усилия национальным интересам или остаться верными прежним экуменическим воззрениям. Секретность важных научных исследований в эпоху химических и ядерных вооружений в середине XX в. отдаляла многих из них от интернационализма Отле [129] .

129

Doel R., Hoffmann D., Krementsov N. National States and International Science: A Comparative History of International Science Congresses in Hitler’s Germany, Stalin’s Russia and Cold War United States’, Osiris, 20 (2005), 49–76.

Однако самым фундаментальным из препятствий, мешавших научным универсалистам реализовать задуманную ими трансформацию интернациональной жизни, была внутренняя разобщенность научного сообщества. Единство науки принималось на веру как данность, однако в реальности наука оставалась весьма хаотичной сферой. Движение к истине оказалось отнюдь не таким прямолинейным, как предполагали Конт и Сен-Симон, а в лабораториях научные разногласия имели не меньший вес, чем научное единство, над которым они зачастую одерживали верх. Ученые вслух говорили о приверженности универсализму, однако на страницах профессиональных журналов можно было с легкостью обнаружить – вполне ожидаемо – не только споры, но и совершенно противоположные мнения о том, как достичь желаемой цели.

Универсальный язык

Одной из областей, где неспособность экспертов достичь соглашения была особенно очевидной, являлись поиски универсального языка – поиски, характерные для царившей в конце XIX в. убежденности в потенциале интернационализма, которые велись по всем фронтам. Пока философы и лингвисты пытались отыскать базовые структуры и формы, общие для всех языков, через математику или семиотические системы, остальные призывали к созданию единого нового языка, пригодного для общемирового использования. В 1870 г. французский ботаник по имени Альфонс Декандоль (создатель современного международного кодекса ботанической номенклатуры) опубликовал статью под названием «Преимущества для науки доминантного языка», где говорилось о том, что английский возьмет на себя эту роль в грядущем веке. Его противники утверждали, что изобретение полностью нового синтетического языка станет лучшим выходом. До начала Первой мировой войны было придумано около дюжины таких языков, однако самым известным из них оказался эсперанто.

Изобретенный русским евреем, лингвистом Людвигом Заменгофом, который, как многие другие, стал полиглотом, проживая за царистской «чертой оседлости», эсперанто отражал реалии жизни восточно-европейских окраин империи конца XIX в. точно так же, как идеи Отле – ситуацию в Бельгии. В 1887 г. под псевдонимом доктор Эсперанто (Надеющийся) молодой Заменгоф опубликовал руководство по универсальному языку, созданием которого занимался с институтских времен. За десять лет до этого, отмечая свой девятнадцатый день рождения, он исполнил гимн интернационализму на придуманном им новом языке: