Власть над миром. История идеи

Мазовер Марк

К 1902 г. сторонники арбитража и международного права в целом уже говорили о пятидесятилетии прогресса, в котором «пробужденное сознание мира» заново определило само понятие концерта наций и преобразовало «правила и законы международных отношений». Конечно, им приходилось постоянно сталкиваться с возражением, что арбитраж не гарантировал мира. Левые утверждали, что войны будут существовать, пока существует капитализм. Правые хотели защитить национальные прерогативы и обвиняли мирное движение, даже в его самом респектабельном нынешнем воплощении, в излишнем благородстве [103] .

103

Who Began It, The Arbitrator, 186 (August 1887), p. 3; ibid., p. 5 [A Political Atheist – re Lord Salisbury].

Тем не менее мейнстрим движения за арбитраж составляли прагматики, такие как адвокат Джон Уэстлейк, британский представитель в Постоянной палате третейского суда в Гааге. Сравнивая относительно скромный замысел международного арбитража с масштабной идеей международного правительства,

Уэстлейк говорил, что арбитраж в век растущей привязанности к идеям национальной независимости предлагал более практический путь к мирным отношениям между государствами. Он шел в ногу с эволюцией в делах человечества – важное утверждение с учетом популярности теории Дарвина – и обладал большей эффективностью, не пробуждая в то же время националистических настроений, иными словами, не посягая на «превращение международного арбитража во всемирное правосудие». Уэстлейк утверждал, что у международного арбитража должны существовать границы, проходящие там, где вопрос перестает быть юридическим и переходит в сферу политики. Арбитраж не мог стать решением всех проблем, но это ни в коем случае не означало, что он бесполезен [104] .

104

Westlake J. International arbitration, International Journal of Ethics (October 1896), 7:1, 1-20. Подобные взгляды у германских юристов приводит Suganami. The Domestic Analogy, 70–75.

Другие придерживались немного отличного мнения. Элихью Рут, получая в 1912 г. Нобелевскую премию, воздал должное пионерам арбитражного движения и грандиозным практическим изменениям, которых им удалось достичь в международных делах всего за несколько лет. Весьма нелегко, по его словам, было повернуть вспять столетия дарвиновской борьбы, пережитые человечеством, – рожденных для войны невозможно переделать за одну ночь. Как и Уэстлейк, он считал, что идея создания «парламента, наделенного властью контролировать взаимодействие наций через законодательство или международные полицейские силы» нереализуема; у народов слишком сильна национальная гордость. К счастью, процесс эволюции тяготеет в направлении мира. Создание системы арбитража доказало, что циники ошибались. «Практический идеализм» установил «новые стандарты международного взаимодействия», что подтверждали 113 договоров, заключенных с 1906 г. Международное право теперь основывалось на более надежном и научном базисе. При наличии должного образования оно должно было еще укрепиться. Мировое общественное мнение училось «мыслить интернационально», и это становилось новым сдерживающим фактором для воинственных настроений – «общее суждение человечества» стало «великой новой силой», действующей в международных делах. По мере того как «человек цивилизованный» становился «менее жестоким», глубже осознавал ужасы войны и соглашался с необходимостью «национального сдерживания», создавались предпосылки для «вдохновляющих надежд».

Несмотря на признание их заслуг в виде Нобелевской премии, Рут и другие международные юристы не считали сам по себе арбитраж достаточным. Многие из них призывали к созданию в Европе интернационального суда. В США международные юристы хотели сделать как раз то, о чем предупреждал Уэстлейк, – перейти от арбитража к «всемирному правосудию». Постоянная палата третейского суда в Гааге была слишком слабым и пока еще не пользующимся доверием институтом. Кроме того, на более фундаментальном уровне сама идея арбитража, по их мнению, склонялась в сторону компромисса между интересами конфликтующих сторон, а не следования закону. Новый гаагский суд, писал – в духе Рута – выдающийся греческий юрист, был не «настоящим международным трибуналом», а лишь «придатком к государственным канцеляриям». Сам Рут был убежден, что независимые юристы гораздо лучше справятся с разрешением международных споров, чем неизбежно заинтересованные дипломаты. Он опасался того, что всех арбитражных договоров и постановлений будет все равно недостаточно, чтобы создать полноценное международное законодательство.

Таким образом, в начале нового века профессиональные юристы начали подчеркивать свои расхождения с приверженцами арбитража. Взращенные в рамках американского арбитражного движения и отошедшие от него, международные юристы в 1905 г. объединились в составе Американского общества международного права, действовавшего, по их словам, «исключительно в интересах международного права, в отличие от международного арбитража». При щедром финансировании все от того же Эндрю Карнеги они начали искать международную поддержку своей мечты об апофеозе права – создания международного суда, который сформирует кодекс прецедентного права. То же самое предложил и Рут на следующей Гаагской конференции в 1907 г. [105]

105

Kuehl. Seeking World Order, ch. 4; Coates B. Transatlantic Advocates: American International Law and US Foreign Relations, 1898–1914, D. Phil, dissertation, Columbia University, Sept. 2010, ch. 2, quot. from p. 80, 108.

Они придерживались элитарных позиций, и хотя много рассуждали об общественном мнении, в действительности считали, что ему необходимо образование, утверждали, что власть следует передать в руки небольшой группы ученых экспертов-юристов. Их видение было консервативным, поскольку предполагало решать политические, общественные и экономические конфликты, предотвращая столкновения интересов и основываясь на принципах равенства перед законом. Самое главное, что их позиция была американской, – зачастую они напрямую основывались на модели Верховного суда, что не могло не вызвать интерес у поколения юристов/политиков, доминировавших в американских международных делах в эпоху, когда США стали великой державой. Рут был одним из ведущих участников Американского общества международного права, и не только он: в действительности между 1897 и 1920 гг. все госсекретари, за единственным

исключением, являлись его членами. Ни в одной из других мировых держав такого не наблюдалось. За пределами США стремление передать власть над миром в руки кучки не избираемых юристов не нашло особенного одобрения. У легализма были сторонники во Франции, России и Британии, однако сердцем его оставалась Америка. Но даже там он встречал сильную оппозицию в Сенате, стоило только завести речь о любой мере или институте, которые могли бы ограничить американский суверенитет. Как только проект международных юристов начинал требовать полного американского участия, его сторонники натыкались на это препятствие; Сенат провалил или значительно ограничил многие из дипломатических инициатив, которые Рут, Брайан и другие выдвигали до войны, точно так же, как и идею с Лигой Наций после нее. Только после 1945 г., когда США пришли к глобальной гегемонии, стало возможным примирить американский универсализм с американской исключительностью. Однако к тому времени идея международного законодательства отступила в тень: мало кто верил, что в эпоху тотальных войн и ядерного оружия интернациональный арбитраж способен решать мировые проблемы.

Глава 4

Наука и единство

Сотрудничество различных наций в коллективных изысканиях об устройстве земного шара, о феноменах, имеющих место на его поверхности, и о небесных телах, светящих равно для всех, привлекает внимание к нашим общим интересам и выдает искусственный характер политических границ. Объединение для всеобщих дискуссий верных тружеников научной сферы демонстрирует, насколько малы в действительности различия в мышлении и поведении, которые зачастую преувеличивают до такой степени, что они по ошибке принимаются за глубоко укоренившиеся национальные характеристики. …Я не хочу преувеличивать цивилизационную ценность научного исследования, но великие проблемы творения связывают все человечество воедино, и может так случиться, что когда дипломатия потерпит провал – а она зачастую оказывается на краю такого провала, – то людям науки и знания придется взять на себя обязанность хранить мир во всем мире.

Артур Шустер «Интернациональная наука» (1906) [106]

106

Сited in: Alter P. The Royal Society and the International Association of Academies, 1897–1919, Notes and Records of the Royal Society of London, 34:2 (March 1980), 241–264.

Европейский Концерт не располагал собственной бюрократической системой, у него не было штаб-квартиры и секретариата. Его радикальные критики также не задумывались об устройстве постоянных институтов, поскольку доверяли приход ко всеобщему миру таким спонтанным силам, как человеческий здравый смысл или Божья воля, тенденциям капитализма или формированию общественного мнения. Рассуждая в подобных терминах, они больше преуспели в описаниях наступающей утопии, чем в устройстве органов, благодаря которым она могла бы претвориться в жизнь. Если бы история международного сотрудничества оказалась в руках Концерта и его первых оппонентов, у нас вряд ли были бы международные организации вообще. Чтобы понять, как они все-таки возникли, а затем стали неотъемлемой составляющей современной политической сферы, нам придется заглянуть еще дальше назад – в середину XIX в. с его властью науки и технологии и растущим влиянием научного взгляда на интернационально устроенный мир. Благодаря новым профессиям – в статистике, инженерии, географии, библиографии, общественном благосостоянии – появлялись люди, стремящиеся не порвать с государством, а взять его под контроль, заменить аристократию на профессиональную меритократию, сместить связанных тесными узами любителей и поставить на их место новые кадры из образованной и рациональной элиты. Для них фундаментальное единство мира являлось научным фактом. Чтобы улучшить жизнь человечества, следовало объединить христианское сострадание с образованием, стремлением к истине, коммуникацией и систематической организацией профессиональной жизни.

Тот факт, что общество – это органичное единство, организованное на основе законов природы, лежал в основе их представлений о правлении. Ведущий викторианский статистик, выступая на Международном конгрессе статистики в Лондоне в 1860 г., напомнил аудитории о «необходимости, стоящей ныне перед всеми правительствами, – понять как можно точнее и полнее композицию общественных сил, которые, как считалось до сих пор, они контролируют, хотя на самом деле, согласитесь, это люди контролируют правительства» [107] . Социальные науки были решающим новым инструментом, способным в том числе далее развивать международное сотрудничество, поскольку новый профессиональный класс в целом предполагал, что здравый смысл и наука должны продемонстрировать людям, сколько между ними общего, и помочь им отказаться от предрассудков. В частности, интернационализм предлагал возможность создания свободной от политики зоны, где представители науки могли бы встречаться, забыв о разобщенности наций и воспринимая мир и его население как целое, которым те действительно являются.

107

Newmarch cited in: Porter T. M. The Rise of Statistical Thinking, 1820–1900 (Princeton, 1986), 59.

В Европе пионером в теории научной организации общества был неутомимый француз, граф де Сен-Симон (1760–1825), сражавшийся на стороне американцев и Джорджа Вашингтона против Британии, в двадцатилетнем возрасте предложивший построить канал в Панаме, горячо поддержавший Французскую революцию и одновременно предсказавший наступление промышленного века. Крайне самоуверенный – однажды он даже пытался посвататься к мадам де Сталь, описав себя как «самого необыкновенного человека в Европе», – Сен-Симон был мыслителем большого размаха, и именно в его работах впервые идея организации возвысилась до принципа международного правления.