Власть подвала
Шрифт:
– Только не в пруду, – сказала она, – я один раз тонула в детстве, больше не хочу.
– Ничего не могу поделать. Теперь тебе прийдется…
– Листок остается мне? – перебила она.
– А как же иначе.
20
Все это время я предполагал, что меня держали в подвале уже знакомого мне дома. Оказалось иначе. Меня вывели на веранду, накаленную солнцем. Дом стоял в лесу, по крайней мере, лес виднелся с трех сторон. Прямо передо мной была заброшенная спортивная площадка, а дальше стояли три маленьких домика, похоже, подсобные помещения.
– Я думаю, что мы будем дружить, – сказала Элиза, протянула руку и довольно мило улыбнулась. – Мой человек отвезет тебя домой.
– Это ухищрение дизайнера или сами выросли? – я показал на мухоморы.
– Сами. Лес кругом.
Она как-то вся сразу съежилась, отвечая.
– Что такое?
– Мигрень.
– Вылечить?
– Не надо.
На выезде из владений я еще раз увидел мухоморы. Несколько мелких грибков поднимались прямо на газоне, среди культурной голландской травы. Так иногда бывает, когда хозяйка часто чистит шампиньоны и выплескивает у дома воду, полную грибных спор. Но мухоморы ведь не шампиньоны, их никто не станет чистить. Но я не стал ломать себе голову этим.
Мне было о чем задуматься. История, рассказанная Элизой, действительно была страшна: я оказался причиной гибели двух, совершенно незнакомых мне, человек.
Пускай никакой суд не сможет доказать мою причастность, но я знаю, что виновен.
Ничего подобного не случалось со мной за все годы работы. Бывали проколы, бывали и несчастные случаи, но смерть – никогда. Даже если они были преступниками и стократными негодяями, они не заслужили свою судьбу. Впервые за пять последних лет я чувствовал, что та сила, которую я уверенно держу за загривок, начинает огрызаться, скалит клыки и вот-вот вырвется из моих рук. Что-то нужно было предпринимать, срочно предпринимать. Но я не знал, что мне делать.
Как можно оценить, как можно понять боль человека, который внезапно теряет сына? Что такое боль? Объективна или субъективна боль? С одной стороны, то, что мы называем болью, всего лишь микроскопическое перемещение электронов по тоненьким нервам, меньшее, чем дает батарейка от фонарика. А с другой стороны, боль может быть настолько объективна, что заслоняет собой любой материальный предмет, она может быть более объективна, чем стол или окно. Она заслоняет солнце, она больше галактик и даже гибель целых народов может быть пустяком по сравнению с ней. Поэтому боль может показаться жестокой изнутри и совершенно нейтральной снаружи, например, с точки зрения создателя, если таковой существовал.
Шопенгауэр как-то заметил, что, чем выше организовано существо, чем оно совершеннее, тем сильнее оно ощущает боль. В том числе и чужую, – добавлю от себя. Поэтому бога никогда не было, ибо предельно совершенное существо было бы наделено громадной способностью ощущать чужую боль и просто не смогло бы разлить те океаны боли, в которых невесомыми стайками проплывают человеческие жизни.
А теперь попробуем противоположный тезис. Боль – это средство директивного и безальтернативного руководства поведением извне. Это обстоятельство прекрасно используют диктаторы, силовые структуры и всякая уголовная сволочь. Чем выше организовано существо, тем большую свободу воли оно имеет и, следовательно, тем большая сила боли нужна, чтобы принудить это существо к какому-либо поведению.
Поэтому свободная личность гораздо чувствительнее к боли, чем громкоорущий алкоголик, и знает гораздо больше оттенков боли. Но бог – это единственное существо, которое не нуждается в директивном управлении извне. Поэтому бог вообще не ощущает боли (ему не нужна боль даже в качестве сигнала о неблагополучии в организме, потому что такого неблагополучия не может случиться)
Бог может знать о ней, но ощущать ее не может. С его точки зрения боль – это весьма полезный электрический ток. Поэтому он и включает этот ток при первой же возможности. Но почему я думаю о боге? Причем здесь бог? Он наверняка ведь не приложил руку к тому, что случилось.
Мы ехали довольно долго, я философствовал, блуждая и блуждал, философствуя, стараясь отвлечь себя от единственной мысли, гвоздем вбитой в мозг. Кроме этого, я запоминал дорогу. Кто знает, может быть, еще прийдется возвращаться.
21
Я отсутствовал около семи дней. Дома ничего не изменилось, только стало больше порядка. Полы оказались вымыты, посуда стояла аккуратной стопкой, засыхавшие растения на подоконнике теперь зеленели.
– Как я веду хозяйство? – спросил Бецкой.
– Волшебно. Впервые встречаю мужчину с таким талантом.
– Честно говоря, здесь побывала женщина, и даже не одна, – сказал он. – Или вас это шокирует?
– Ничуть. Люди имеют действительно уникальную в нашем мире возможность дарить друг другу и себе самим неограниченное никакими естественными пределами и, к тому же бесплатное, счастье. Или хотя бы удовольствие. Но они обычно делают это в пошлой, извращенной, или скомканной форме – или не делают вообще.
– Совершенно с вами согласен. Чем больше женщин, тем лучше. Хотя естественный предел все же ограничивает… Да, я не хотел уходить, не дождавшись хозяина.
– Это очень любезно.
– Дело не в любезности. Но, для начала, как ваши дела?
– Отлично, – ответил я.
– Вас сильно били?
– А разве заметно?
– Заметно.
– Зато заработал полный карман денег. Любишь кататься, люби и силу трения.
Издержки производства.
– А как насчет второго кармана? – спросил он. – Не хотите ли наполнить и его? Причем без всякого мордобоя?
– Если это деловое предложение, то я слушаю.
– У меня есть заказ, – сказал Бецкой, – причем очень сложный заказ, почти безнадежный. Я должен уничтожить две небольших фабрики. Пока это лишь экспериментальные фабрики, но они уже мешают многим большим людям.
– Или большим негодяям? – уточнил я.
– Это одно и то же. В большинстве случаев.
– А какое производство?
– Да уж не детские велосипеды.
– Оружие? – предположил я.
– Оружие люди покупают, а не делают.
– Тогда наркотики?
– Нечто в этом роде.
– Не понимаю. Как может быть «нечто в этом роде»?
– Какое самое приятное ощущение вы знаете? – спросил он.
– Что-нибудь из области любви или секса?
– Нет. Самые приятные ощущения испытывает человек, умирающий от жажды, когда ему позволяют выпить стакан воды. Ничего лучше на земле нет и не будет.