Властимир
Шрифт:
Когда она прокралась на конюшню, Облак еще не успел уснуть и дворовой не вылез из угла, куда спрятался при входе Властимира. Здесь девушку словно подменили — в глазах ее загорелась решимость. Пригнувшись, как ведьма, она поспешила вдоль стойл.
Облак задумчиво хрустел белоярой пшеницей — нынче только он, Воронок да любимцы Мала получили ее, — когда к нему подошла Красава. Жеребец повернул к ней голову — только что с нею был его хозяин.
Красава подошла совсем близко и осторожно огладила Облака по шее свободной рукой, по-прежнему
— Ты прекрасен, как и твой хозяин, — шепнула она. — Я бы тебя любила, за тобой бы ходила, как ни за одним конем здесь… И тебе самому здесь нравится, не так ли?
Жеребец фыркнул.
— Ты хороший, ты умный, ты меня поймешь и поверишь, что у меня просто нет иного выхода, — сказала Красава.
Девушка взяла в горсть косицу и еще одну прядь гривы и протянула вторую руку с ножом. Облак слегка шарахнулся, краем глаза заметив лезвие. Но девушка торопливо принялась перепиливать толстую косицу у самого основания, едва не раня жеребца.
Отхватив ее, она разлохматила пышную долгую гриву Облака, чтобы не сразу можно было заметить утрату, и выскочила из конюшни.
Прижимая к груди отрезанную косу, она, задыхаясь, вбежала в сад, что рос за княжьим теремом, забилась в самые густые заросли и там прошептала истово:
— Как отрезала я косу, так отрезала я разлучницу от князя Властимира. Как унесла я ее, так пусть у него из сердца будет унесена соперница моя. Как заброшу я ее, так пусть князь Властимир забросит думать о ней! И так будет до тех пор, пока не сгниет коса в земле, — на веки вечные! И пусть забудет он искать ее, как я забуду, где ее обронила… На веки вечные, до скончания мира, пока светит солнце и веют ветры!
На последних словах Красава размахнулась и забросила отрезанную косу подальше в заросли. Белесая прядь пропала из виду сразу, но девушка решила днем на свой страх и риск вернуться сюда и осмотреться — хорошо ли схоронена вещица, не придется ли ее закопать или сжечь.
Поклонившись на четыре стороны ночным теням и духам, чтобы не полетели к князю и не поведали, что случилось, княжна отправилась к себе. Получилось ли ее колдовство или нет — покажет утро.
Наутро после пира терем проснулся поздно. Первыми, как всегда, вскочили слуги и холопы. Сам князь, его семья и гости не спешили вставать.
Буян же по давней привычке поднялся рано. Он вышел во двор пройтись.
Там уже были настежь распахнуты ворота, и первая телега медленно въезжала во двор. От сараев и кладовых до каморки ключницы и к задним дверям сновали слуги. Шевеление начиналось и у домов дружины и на конюшне.
На дворе также собирались конники. Еще издали гусляр узнал своих земляков. Вчера он слышал, как неугомонные новгородцы, собираясь продолжить прерванный поход за зипунами, подговаривали с собой парней из Ореховца. Как личные гости князя Мала, новгородцы ночевали в княжьем тереме, и теперь сбор был назначен именно на теремном дворе.
Около двух десятков ореховских парней выразили желание повидать мир. Большинство уже пришло на место сбора, приведя с собой заводных коней с навьюченными на них припасами. Изяслав разъезжал перед ними взад и вперед. Когда Буян сделал несколько шагов к ним, новгородец заметил его и направил коня в его сторону.
— Как здорово, что ты здесь оказался, Буян! — весело воскликнул он. — Я свидеться с тобой вчера хотел, да не успел, так боги тебя сами сюда вывели… Едем с нами, Буян!
— Куда? — спросил гусляр, хотя все понял.
— А так, — махнул рукой Изяслав. — На юг — мир посмотреть и себя показать… Свет велик, чай, города, страны есть разные. На юге города богатые, караваны в страны дальние ходят, а мы им перья пощиплем… Едем с нами, Буян! Ты земляк нам, вместе нам повезет, а твой меч, как я заметил, только Князеву уступит.
Он протянул с седла руку, но гусляр медлил, раздумывая. Совсем не те думы, что хотел, пришли на ум.
— А как же невеста твоя, Изяслав? — спросил он.
— А что она? — пожал плечами новгородец. — Ей что! Год прождала и еще год прождет, а то и два…
— Али пять, — тихо подсказал Буян.
— Али пять, — готовно кивнул Изяслав. — Да что тут думать-то, Буян! Бросай это все — и в седло! Время дорого! Поедем, на белый свет поглядим, до моря Черного дойдем. А там и далее — земля-то, она на море не кончается. Может, где есть края и покраше нашего…
— Да ты что ж, — воскликнул Буян, — совсем не вернуться можешь?
— А что? — подбоченился Изяслав. — Такое и раньше бывало, когда люди за своей долей из дому уходили. Может, все и так! Кто долю свою ведает?.. Так едем?
Буян отступил и покачал головой.
— Нет, — молвил он твердо. — Никуда я не поеду. Да и тебе бы после всех приключений домой спешить, а не бродить по белу свету…
— Меня укоряешь, а сам? Не видно, чтоб ты больно в Новгород спешил!
— Меня там никто не ждет, кроме варягов-мстителей, — ответил Буян. — А тебя там ждут.
Изяслав на эти слова помотал головой и замолчал. Буян глядел на него снизу вверх в надежде, что неугомонный парень одумается. Но Изяслав молвил:
— Так едем?
— Нет, — еще раз повторил Буян.
— Ну, тогда бывай, — сказал новгородец и повернул коня к своим. — Знать, судьба твоя такая — как мне в дальние страны плыть, так тебе — здесь… оставаться!
Он махнул на прощанье шапкой и первым выехал за ворота. Следом потянулись остальные. Трое других новгородцев проводили остающегося Буяна строгими взорами — они-то не забыли, что он бездомный изгой. Да Буян бы не отправился с ними, даже если бы ничто не связывало его с князем.
Он выскочил за ворота и, сорвав с головы шапку, махал землякам, пока они не скрылись за поворотом. Только потом отправился в терем, рассчитав, что завтрак вот-вот поспеет.