Влиятельные джентльмены
Шрифт:
Для Славы, всю жизнь прожившего в Питере, переезд на юг всегда был мечтой, но мечтой несбыточной, а оттого робкой. И пусть на памяти только его поколения миллионы и миллионы осели в этих благословенных краях и даже пустили корни, сам он всё как-то не решался. Почему? Боялся не освоиться на новом месте, не привыкнуть к климату, не найти работы… Но Александр Климентович выхлопотал ему по программе защиты целый пакет помощи. И пакет этот оказался донельзя щедрым. Подъёмных вышло столько, что отродясь не видевший таких денег Слава смог и маленький домик приобрести, и неспешно работу найти… Хотя, по правде сказать, ещё неизвестно, чем
Вечером под Покров 1970 года Ростислав Львович возвращался с места службы в самом хорошем расположении духа. Он любовался тем, как солнце садится за близкие горы, он вдыхал тёплый осенний воздух, поглядывал на соседские фруктовые сады с благодушием, но без аппетита – и не мог поверить своему тихому счастью. Завтра в Архангельском соборе крестины младшенького одного из его новых коллег, потом застолье на широкую ногу по местному обычаю, потом поход в горы с новыми приятелями под наставничеством опытного осетина, и всё это, и что-то ещё – неуловимое и невыразимое – ясно говорило ему о том, что жизнь наконец-то налаживается. Да, да, здесь у него появились и приятели: не врали, выходит, о том, что молодая южная ветвь русских отличается дружелюбием и простотой в обхождении, не чета надменным северянам и суровым сибирякам!
Появились у Славы деньги на то, на что ему отродясь не хватало. Одев как следует жену и детей, он и себе справил костюм у хорошего портного, заказал по паре выходных туфель на каждый сезон, и даже позволял себе иной раз прокатиться на мотоизвозчике. Сейчас, правда, пару целковых можно было и сберечь, прогулявшись пусть даже три четверти часа по новым предместьям до ставшей уже родною Гимназической улицы.
У ворот своего нового дома Ростислав Львович одной рукой отвёл в сторону виноградную лозу, закрывающую притаившийся в нише почтовый ящик, а другой извлёк из него корреспонденцию.
Письмо было всего одно.
Невзрачное и с машинописным адресом, оно могло бы сойти на назойливую рассылку, не будь вложено в подчёркнуто дорогой конверт. Озадаченный, он вошёл в дом, крутя письмо в руках. С запылившейся полки в прихожей он взял потёртые, потемневшие от времени ножницы – портняжные, видно забытые здесь женой – и аккуратно вскрыл письмо. На рельефном листе также машинописью было выбито:
«Ростислав Львович, мы не намерены Вас более тревожить. Мы искреннее желаем Вам счастливой жизни и благоразумного молчания как залога этого счастия. Сожгите это письмо прямо сейчас в знак того, что мы друг друга поняли».
Слава почувствовал слабость в ногах и схватился за спинку кресла, чтобы устоять. Подписи у письма не было, но она ему и не потребовалась. Тряхнув головой, он широкими шагами подошёл к телефону на стене подле буфета и даже снял трубку и занёс руку, чтобы набрать номер… Александр Климентович наказал телефонировать, если что случится. Первым делом. Но Слава так и замер с трубкой в руке, глядя на телефонный диск… А через несколько секунд с грохотом повесил её на место и достал из буфета спички.
Архипелаговое море
Над иссиня-чёрной водой висел плотный туман. Словно холод с тишиною сгустились над морем и нежно гладили гребешки волн, баюкая и успокаивая. Тесно скученные островки потерялись среди туманной поволоки. Как будто каждый клочок земли был вдруг выхвачен из нашего мира и помещён в середину белого ничто…
Любой звук был чужд этому туманному утру в Архипелаговом море. И когда вдруг раскатисто хлопнуло, то даже волны словно на секунду остановились и прислушались. И было, к чему: спустя ещё секунду раздался девичий крик. А за криком – надрывный детский плач.
Где-то под туманным ковром от небольшой белой яхты, на борту которой значилось «Мариетта», шёл чёрный дым. Яхта стремительно тонула.
Часть кормы была разворочена взрывом и подёрнута пламенем. Занимался уже и парус. На краю небольшого капитанского мостика без движения лежала женщина. Её одежда тлела, а вокруг головы медленно растекалась по доскам лужа бурой крови. Опираясь спиной на уцелевший остов штурвала, на досках палубы сидел мужчина. Пламя лизало его ноги, но их он уже не чувствовал. Последние капли угасающего разума он тратил теперь на то, чтобы спасти самое дорогое:
– Тимур! Ольга! Хватайте жилеты – и за борт! Плывите к острову!
– Папа, мама… А вы?.. – девочка лет четырёх рыдала у борта, не смея приблизиться к разломанной в щепки корме.
– Тимур, помоги мне! – переключился мужчина на всхлипывавшего недалеко от девочки мальчугана лет семи. – Тебе и сестре нужны жилеты!..
Тот встрепенулся, на мгновение перестав плакать, поморгал и вдруг бросился к одному из ящиков, стоявших на палубе. Через несколько бесконечных мгновений он, ничего не видя толком от слёз, наощупь принялся надевать на Ольгу спасательный жилет, а потом потащил её за руку к носу корабля – чтобы не прыгать в масляное пятно с кормы.
Дети смутно помнили, что до острова было меньше полумили. С жилетами можно доплыть. Но они не помнили, насколько холодны воды Балтии в октябре…
Плавать оба умели хорошо. Отец, заядлый яхтсмен, много времени проводил на воде, а потому искусство брасса и кроля Тимур и Ольга освоили сызмальства. Но сейчас руки и ноги закоченели в полминуты, и двигать ими становилось всё сложнее. Дети гребли изо всех сил, но расстояние до острова, кажется, вовсе не уменьшалось…
Через минуты, показавшиеся часами, не только воля, но и сознание уже начинало покидать обоих. Не в силах даже паниковать, они лишь вяло гребли деревенеющими руками и ногами.
Внезапно рядом раздался всплеск, и из воды возникла голова мужчины в чёрном плавательном костюме.
– Хватай девочку и цепляйся за меня! – потребовал он командным голосом, протягивая шнур поплавка, скользившего за ним по воде.
Мальчик без разговоров ухватил одной рукой напуганную и замёрзшую сестру за жилет, а другой – стиснул шнур. Мужчина проверил, надёжно ли тот держится, удовлетворённо кивнул и нырнул в направлении острова. А вынырнув, без видимых усилий потащил детей в сторону суши. У тех сил оставалось ровно на то, чтобы не хлебнуть холодной солёной воды.