Влюбиться в эльфа и остаться в живых
Шрифт:
Еще час назад все было в порядке. Принц даже не слишком расстроился, узнав о происшествии на Чистых прудах: «Мальчишка – ренегат по незнанию, ерунда, ситуация под контролем». Он несколько помрачнел, когда ему сообщили об эскалации конфликта на Воробьевых горах, но все еще пребывал в бодром расположении духа, не отчаивался, шутил с Гришей: «Ничего удивительного! «Бутовские эльфы», ха… Недотепы. Гопницкий спецназ!» – и процитировал одно из своих любимых хокку от Басе. Как раз во время декламации вошел охранник Гурджиев с давно забытым досье на Владимира и Ольгу Степановых и увеличительным
– Слушай, как это, а? «Трепещут цветы», да? «Но не гнется ветвь вишни под гнетом ветра». Что это такое?
– Як кажуть у нас в Японии – то сакура цветэ, – подмигнул Гриша. Они похихикали, а Федор Афанасьевич подслушал, но не обиделся и тоже похихикал. Страшный перепад в настроении Принца наступил позже, когда Гурджиев покинул комнату, а правитель склонился над документами с лупой в перламутровой оправе. Гриша руководил службой безопасности уже восемь лет и почуял неладное, когда первая хмурая складка пометила лоб Принца над переносицей глубокой «галочкой». Такая птичка, знал Гриша, ничего доброго не предвещала.
«Второе предзнаменование», отметил для себя Гриша, глядя, как Федор Афанасьевич рассеянно достает из ящика стола стопку тарелок с отпечатанным на каждой шаржем на Макара Филипыча. Не отрываясь от какой-то из фотографий, Принц махнул рукой, подзывая Матерого, и не говоря ни слова, вручил ему лупу. Забыв, как дышать, Гриша склонился над фотографией Владимира Степанова, сделанной им самим году в девяносто девятом. Он долго не понимал, что имеется в виду, и не решался уточнить, пока Принц не спросил капризным тоном:
– Почему этоне у меня?
«Капец», – подумал Гриша. Его накрыло.
На шее Владимира болтался шнурочек. На шнурочке висел медальон. Бронзовый, восьмиугольный и с буквой «С». Федор Афанасьевич начал бить тарелки, методично, размеренно и не без драмы. С каждой тарелкой Гриша незаметно отступал к двери, но тарелок было не так много.
Наконец, Принц поднял на него исполненный скорби взгляд, призывая к ответу.
– М-мне надо проверить, – сипло заикался Гриша. – Там, кажется, полиция раньше нас подоспела. Конфискации не случилось. Мы же не знали, что она у него есть.
На глазах Федора Афанасьевича навернулись слезы обиды на начальника безопасности. Он потянулся к вентилятору и щелкнул кнопкой, отключив вращение. Вентилятор уставился прямо на Гришу. Галстук резвился в потоке воздуха, а Гриша – нет. Принц крепко взялся за ножку вентилятора, и в это же время его нога легла поудобнее на сундук под столом.
– «Как свищет ветер осенний! – сказал Принц. – Тогда лишь поймете мои стихи, когда заночуете в поле».
Сундук засветился. На мгновение вентилятор взревел турбиной. Кабинет задрожал. Гришу выдуло в дверь.
Отпустив вентилятор, Принц взял со стола последнюю тарелку, посмотрел в глаза нарисованному Макару Филипычу, покачал головой:
– Гопницкий спецназ… – и добавил, громко, чтобы слышал сдержанно завывавший на ступеньках Гриша, ощупывая побитые конечности: – Мы пойдем другим путем!
Тарелка звякнула об угол стола. Зубастая голливудская улыбка Эльфийского Принца раскололась на две половины.
Глава 5
Чужой
Порой возникает мистическое ощущение, что ты не один в своей собственной квартире. Порой оно оправдывается самым неожиданным образом. Ты убеждаешься, что входная дверь заперта на ключ и завешена цепочкой, но осторожно, с первобытным страхом перед неизведанным и необъяснимым крадешься в соседнюю комнату, где выясняется, что ветер приоткрыл форточку. Невинная стихия не входит в разряд нарушителей и квартирных воров – и все же что-то изменилось в комнате, пока тебя не было, произошла перестановка, форточка распахнута, занавеска развевается, покатился и упал на пол карандаш, аккуратно сложенные в стопку бумаги развернулись веером по столу, словно кто-то провел рукой, в помещение ворвался шум проезжающих четырьмя этажами ниже автомобилей… Без свидетелей. Ветер ли? Что происходит в комнате, когда тебя там нет? Или, как поставил бы вопрос Федор Афанасьевич, издает ли падающее в лесу дерево звук, если его некому слышать?
А иногда чувствуешь из другой комнаты, что включен телевизор, даже если уже поздняя ночь, все передачи закончились и динамики не издают не единого звука. Но если в квартире очень тихо, телевизор наполняет воздух каким-то бесшумным белым шумом, статическим электричеством, воспринимаемым не ушами, а нутром. Что на самом деле происходит и в каком измерении?
Или, когда, протягивая палец к кнопке вызова лифта, точно знаешь, что кабина находится здесь, перед тобой, а не на каком-нибудь другом этаже, и при нажатии кнопки двери раскроются сразу, хотя лифт не оснащен индикатором с нумерацией этажей, и в шахте слишком темно, чтобы разглядеть провода на крыше кабины – это как? Шестое чувство? Может, предметы имеют свойство коммуницировать с нами способами, которым мы найдем объяснение, лишь одолев, наконец, эйнштейновскую теорию струн?
Или, к примеру, мелькнет отражение в зеркале. Твое собственное отражение, несомненно – хотя за этот короткий миг, уловив краем глаза показавшуюся в зеркальной копии твоей квартиры фигуру, ты не успеваешь в этом убедиться. И возвращаешься обратно по тому же пути, сравнивая ощущения – точно ли так все произошло секунду назад? Ты не уверен. И еще некоторое время оглядываешься через плечо на тени предметов, и неуютно чувствуешь себя, повернувшись спиной к пустому пространству, и нет-нет да бросишь неожиданный взгляд на зеркало из расчета застать отражение врасплох.
Чудесами такие явления вряд ли назовешь. Но если вдуматься – не является ли немое бормотание телевизора приподнятым уголком большой кулисы, фрагментом целого неведомого мира за арьерсценой?
Вечером седьмого апреля Женино ощущение, что он не один в своей собственной квартире, не имело никакого отношения к мистике.
Дверь в квартиру была открыта. Прихожая была завалена обувью, зонтиками и старыми газетами, которые кто-то спешно разбросал по полу, рыская в тумбочке. В гостиной тоже были видны признаки вторжения, а неяркий свет торшера, приглушенный колпаком красного плафона, отбрасывал на стену чью-то неподвижную тень.