Влюбиться в эльфа и остаться в живых
Шрифт:
– Ты это видишь? – Женя толкнул друга локтем в бок, чтобы избавиться от вновь накатившего чувства нереальности.
– Вижу.
– А слышишь?
– Ага. Телевизор – это вообще гениально. Сколько смотрю – каждый раз восторгаюсь. Только используется не по назначению.
Передача подошла к концу. Последовавшая за ней монтажная нарезка рассказывала о культурной жизни города. Женя сдавил Дюшино плечо что было сил, увидев Катю в балетной пачке, в белых лучах двух прожекторов, легкую и воздушную, как пирожное безе.
– Сегодня в Большом театре, – говорили динамики хорошо поставленным женским голосом, – состоится закрытая премьера
С замиранием сердца Женя достал и развернул оторванный Корнеев карман с бумажкой в нем. От избытка чувств он разобрал лишь отдельные слова, но ему хватило: «Большой театр… приглашение… «Золушка».
И словно этого потока новых впечатлений было недостаточно, впервые после открытия третьего глаза он вдруг увидел свое отражение в металлическом кубике салфетницы на барной стойке.
– Я сейчас в милицию позвоню, – решился наконец Рудольф, но в итоге вошел в положение и некоторое время помогал Дюше отпаивать друга холодным «Нарзаном».
* Е * Р * И * Т * Е * С * Б * С * Е * М *
– Входа нет.
До Большого театра они мчались без остановки, да и недалеко было. Подсвеченная махина архитектурной ценности возвышалась над ними красиво, но все же с мрачной монументальностью. В третьем глазу его желтое свечение прямо-таки струилось и плавало, и плавала в нем квадрига коней Аполлоновой колесницы под двуглавым орлом на фронтоне, несясь неподвижным галопом и соскакивая с крыши портика каждую секунду, срываясь в воздушные просторы всегда и не срываясь вовсе. Фонтан на площади бил бриллиантами в апрельскую ночь, и Женя был уверен, что видит каждый из них в отдельности, проделывая вместе с ними великолепное параболическое падение, а по периметру бассейна пузырились фонтанчики вспомогательные, надуваясь и лопаясь и все же не меняя формы. «Речка движется и не движется, – подумал Женя. – Кто написал?» Со стороны Петровки еще не убрали леса.
В тенях колонн у входа прохаживалась фигура.
– Там может быть опасно, – Женя всматривался в силуэт, ступавший профессиональной поступью постового. – Николай предупреждал.
– Я – человек неумный. Мне по фейдеру.
Прежде, чем Женя успел сообразить, что ответить, приглашение на двоих оказалось в Дюшиной руке, а Дюшины кроссовки уже взбегали по ступенькам театра, и вот диджей безапелляционно вручает бумажку атлетического сложения эльфу в костюме, с безымянным бейджиком «Охрана» и длинными ногами бегуна. Его брюки выпукло обтягивали мощные бедренные мышцы и морщились бессильными складками вокруг голени. Плечи квадратили фасон пиджака и сидели в нем деревянно, как в тесном гробу. «Ему-то по фейдеру. А меня разыскивают». Но Женя неохотно последовал за Дюшей и остановился на безопасном расстоянии от входа.
– Входа нет.
Эльфийский охранник с сомнением разглядывал странноватого человека с явно чужим приглашением и орка, который, видимо, узнал о премьере из новостей и рассказал странному человеку – но, хоть убей, не мог понять, зачем ему понадобилось лезть в самую гущу врагов, да еще и на балет. Дюша не сдавался.
– Не надо ля-ля. Вход есть. Я на него сейчас смотрю – вот, видите, смотрю, – и Дюша демонстративно повернул голову к двери. – Хотите, покажу, как я через него входить буду?
– Это не твой билет.
– Обратим внимание, – Дюша
– Это не твой билет, – набычился охранник, нервничая и поигрывая мускулами. В его рации что-то зашуршало, и голоса среди статических шумов обменялись парой-тройкой фраз про грядущий антракт.
– А вы откуда знаете? Это ж не паспорт. Покажите мне, где тут имя-фамилия-отчество владельца?
Охранник сдерживался, но делал это несколько угрожающе.
– Театр закрыт на реконструкцию. Сегодня закрытый показ.
– Конечно, закрытый. А чего я, по-вашему, с приглашением? На открытый каждый дурак умеет, – Дюша расплылся в искренней и открытой улыбке, приглашая всех присоединиться к нему, оценить нелепость ситуации и дружно пропустить его на десятый ряд, восьмое сиденье. Женя злился. Злился на Дюшу, который еще не понимал, что его скорее побьют, чем пропустят на балет для эльфийского олимпа, но еще больше злился на охранника, отчего и рявкнул неожиданно для самого себя громко:
– Что, только для эльфов, да?!
Третье ухо выделило в его голосе новые ноты – раскатистые звериные низы с гортанным рыком, и высокий стальной звон на другом конце диапазона, не писклявый, как у подростка с ломающимся голосом, а уверенно оттеняющий дикарские баски напротив по шкале, которые охотно подхватили капители колонн, кидая друг другу через пустоту. Кажется, даже Дюша услышал что-то беспрецедентное в дерзком оклике друга. Охранник опешил. При человеке?Оказавшись лицом к лицу с вопросом из разряда «Давно ты перестал бить свою жену, да или нет?» – на который нельзя было ответить ни утвердительно, ни отрицательно, охранник покосился на Дюшу и не сразу сообразил, что естественной реакцией будет отшутиться. Ситуация была нестандартной, но он не связал ее с сегодняшним переполохом в штабе, тоже нестандартным. Красные глаза рассерженного орка пылали в тени толстой колонны.
– Сказки любишь? – криво усмехнулся охранник после замешательства. – Здесь тебе не теремок, всем места нету, – и на всякий случай полез под полу пиджака.
Женя потянул за собой разочарованного диджея от греха подальше. Если у Дюши и были сомнения в психической уравновешенности Степанова, они развеялись, когда за его спиной прокашлялась рация и охранник забормотал в нее:
– Да все в порядке… Орк какой-то приходил, с человеком. Приглашение где-то стащили. С человеком, говорю… Странным таким… Сам ты гоблин. Чего-чего? Отвадил.
Неглавная дверь в Большой – забытая, деревянная, с облупившейся краской и похожая на дверцу от фанерного шкафа – поддалась на уговоры ржавого рейсфедера, найденного здесь же, в приямке, среди мусора по голень, и, хрустнув, издевательски показала язык в виде выломанного замка, но пропустила тем не менее в подвальный этаж.
При тусклом свечении Дюшиного плеера они продвигались между списанных декораций, и в Женином видении слабенький голубой лучик выхватывал в темноте потертые и пыльные сцены из «Щелкунчика», «Лебединого озера» и «Волшебной флейты», совсем как рука, изгибаясь, преломляясь, нащупывая и пренебрегая законами физики. Сверху ватно квакали трубы и мычали контрабасы; подвал вибрировал.