Влюбиться в эльфа и остаться в живых

Талал Александр

Принц нахмурился. Он ответил на Катин взгляд своим внимательным из-под насупленных бровей, выражая одновременно разочарование, предупреждение и начало новых отношений между ними, непростых отношений, выросла девочка, недооценил неблагодарную.

– Твой выход скоро, – резко обрубил он разговор, и как по сигналу в зрительном зале раздались аплодисменты, захлопали откидные сиденья, народ повалил в вестибюль – толстая эльфица, с трудом упакованная во что-то нежно-сиреневое и увешанная бриллиантами, оттягивавшими мочки ушей; мужчина в бархатном пиджаке, разряженные дети, представитель золотой молодежи в модном «Кензо» и с модной подругой без лифчика… Женя дернулся было вниз, но вестибюль первого этажа уже заполнялся зрителями, некоторые из них поднимались

к нему в поисках буфета или туалета… Оставалось бежать только выше.

Он юркнул вверх по лестнице, пригнулся и бросил последний взгляд на Катю между резными балясинами перил. Она сразу потерялась в толпе, к Макару Филипычу почтительно обращались самые смелые из светских персон, он отвечал со снисходительной благосклонностью, а Корней пробирался сквозь броуновское движение ценителей прекрасного туда, где только что стоял Женя, командуя что-то в рацию. Он направился вниз, а не вверх, за что ему спасибо, и прошел совсем близко, когда ламинат его бейджика отразил свет всей своей поверхностью, гладкой и равномерной, за исключением одного места, шершавого пятнышка, как от скотча или клея, в форме крохотной, не больше ногтя на детском мизинце, пятилепестковой ромашки.

Темный кабинет, в который попал Женя, спасаясь от разбухавшей толпы, содержал массивный письменный стол и две дополнительные двери, одна из которых вела в роскошный совмещенный санузел с невиданного размера гранитной ванной, но почему-то без единого зеркала. На стене рядом со второй дверью – из нержавеющей стали, раза в полтора выше и шире обычной, и совсем не вписывавшейся в интерьер – был пришпилен утыканный дротиками портрет с нарисованной поверх мишенью. «Федор Афанасьевич», – узнал Женя.

Он потянул за ручку, прорезиненная для герметичности дверь мягко поддалась, и на них с Федором Афанасьевичем дохнуло облачками холода. В такой камере можно было ожидать увидеть мясные туши или полки с консервами на черный день глобального катаклизма. Но никаких полок в холодильнике не было. Вместо них, двумя рядами вдоль стен, здесь складировали людей. Эльфов. Покрытые изморозью истуканы, застывшие в разных позах, кого прислонили к стене, кто-то завалился на соседа, а нескольких положили сверху, кое-как распределив их вес на плечах и головах. Женя не совсем понимал, похолодел ли он изнутри, как это описывают в книгах, или просто слишком уж морозно было в холодильной камере. Он захлопнул дверь, заглушая зловещее урчание. Зачем Макару Филипычу убивать своих?

Он опустился в кожаное кресло во главе стола и забарабанил пальцами. Всплывали произвольные фрагменты нового, но полная картина из них пока не получалась, и не хватало у Жени на это терпения, и некому просветить. Но в письменном столе были ящики, а в ящиках, как правило, находятся важные документы. Или хоть какие-нибудь.

Папки, папки, папки… Несколько факсов… Папка под названием «ООО. Особо опасные орки», и сразу под обложкой – одно-единственное досье: «Степанов Евгений Владимирович, родился…» Мда-а, сильно. Враг номер один с любой стороны списка. «Непосвящен», фотография в глупой шапочке с помпоном, пятилетней давности, видимо, как раз когда Степановы замутили свою небольшую революцию; снималось скрытой камерой в толпе, и Женя вроде бы даже помнил, что это был за день – скончался американский фантаст Роберт Шекли, температура резко упала до минус десяти, и Женя, поддавшись уговорам матери, намотал новый шарф на шею, впервые за ту зиму, и шарф кусался и кололся.

Немного про родителей, «диссиденты, интервью, последователи, см. досье», и дальше замазано чернилами цензора. Свежеотпечатанный отчет за сегодняшнее – уже вчерашнее – седьмое апреля – Чистопрудный бульвар – Воробьевы горы – Екатерина Бурмистрова – дописанное чернильной ручкой про «строительный объект»… И на форзаце картонного файлика – заметка: «Внимание! Находится под опекой капитана милиции Чепурко Николая Петровича, см. досье!»

Досье на Николая Женя разыскал в папке «Люди» на дне ящика, с плохо подклеенной фотокарточкой, как на

паспорт, три с половиной на четыре с половиной. Года два назад Николай Петрович собирался в литовское посольство подавать на визу, хлопал ящиками и никак не мог найти свежие фотографии в конверте, сделанные как раз для этой цели за «баснословные деньги» – и зачем мне восемь штук?! Женя предположил тогда, что Николай ищет повод не ездить больше в Палангу без Марины Михайловны… Возможно, так оно и было. Только дала ему этот повод служба безопасности Эльфийского Принца.

«Человек», значилось в соответствующей строке, и дальше: « Слишком много знает. Держать под наблюдением. При необходимости ликвидировать».

Дюша скучал под лестницей. По коридору постоянно сновали туда-сюда, кто-то кричал про недостающий реквизит, и «хватит таскать фрукты из королевского дворца, буду штрафовать, придется заменять бутафорскими, а вдруг Золушка, не предупрежденная, однажды зубы обломает?!» Диджей занял себя построением крепости из пластиковых стаканчиков, но это занятие ему быстро надоело по причине архитектурной примитивности. Подмывало посвистеть в свистки и обнаружить разницу в тембре, но шуметь нельзя. Покопавшись в интересном театральном мусоре, Дюша нашел флакончик с мыльными пузырями, чем и скрасил ожидание вполне радужно.

К урчанию холодильной камеры вдруг добавился низкий гул, и Женя обратил внимание, что восточная стена кабинета наполовину завешена портьерой черного бархата. Зрители возвращались в зал.

Наспех сложив папки в ящики, он отодвинул край портьеры. Толстое стекло наверняка было прозрачным только в одном направлении и зеркальным со стороны зала, но, дабы не рисковать, он оставил лишь небольшую щель. Гигантская люстра мягко угасала – пышная бисерная гроздь под потолком, идеальная, но недосягаемая брошь для толстой эльфицы в бриллиантах, как золотой райский желудь для белки из «Ледникового периода», всем желудям желудь, и никак не дотянуться до него, потому что он – воплощение Мечты.

В угасающем свете занавес пополз в стороны, дирижер в оркестровой яме благоговейно замер, подвесив весь оркестр на кончике своей волшебной палочки… Королевский бал! Пары замерли в предвкушении танца, касаясь кончиками пальцев кончиков пальцев, корсеты, камзолы, кюлоты, панье, кружевные манжеты, шнуровки, и в середине Катя со сказочным принцем. Навалять бы этому принцу…

Дирижер вздрогнул в экстатической конвульсии, и сорвались с места смычки, надулись щеки духовиков, все пришло в движение, и на сцене вступил со своей партией разряженный квартет, часть представления, придворные музыканты короля с лютней, клавесином, виолой да гамба и гобоем, которые, похоже, одолжили за большие деньги из европейских музеев.

Танцоры закружились в ленивом менуэте, высокопарно прохаживаясь, обмениваясь реверансами, их жесты походили на танец механической балеринки из музыкальной шкатулки… О чем сейчас думает Катя? Какое открытие сделала она сегодня? Что означает ромашка на бейджике Корнея? Где-то глубоко Женя уже знал ответ на этот вопрос. Где-то глубоко он был уже на поверхности.

Что-то заело вдруг на сцене. Виолончель повторяла одну и ту же фразу, не решаясь переступить дальше и откатываясь на полтакта назад, и клавесин вторил ей, и гобой, и первая скрипка в оркестровой яме. Это Катю, Катю заело! Золушка, как сломанная кукла, пыталась выйти из реверанса с помощью цепочки из трех-четырех отмеренных движений, но каждый раз будто какая пружинка в ней соскакивала и рывком возвращала ее к началу. В бесконечном повторении тяготящие ухо устаревшие барочные ритмы и подавно действовали на нервы; зрители заерзали; создавался ноющий, нудящий эффект, когда нестерпимо хочется, чтобы что-нибудь, наконец, прорвало, чтобы Золушка вырвалась из заколдованного круга, из плена заржавевшей музыки, и даже в декорациях королевской залы гости озабоченно столпились вокруг Золушки, как бы сопереживая и позабыв про бал.