Влюбиться в эльфа и остаться в живых
Шрифт:
На расстоянии любой ландшафт выглядит привлекательнее, чем вблизи. Дистанция добавляет ему живописной загадочности. Из окна машины холмистая местность кажется плюшевой, ее хочется погладить большой рукой. Но потрудись дойти до этих гор – и склон даже цвет поменяет, превратившись в обыкновенную пожелтевшую траву, такую же, как у обочины – горькая полынь, чабрец, астрагал, колючий чертополох и затесавшийся меж ними луговой василек. Постоишь, вздохнешь – красота-то какая! – но едешь дальше задумчиво, устало и без остановок. Не надо разглядывать прекрасное под микроскопом.
Артерии ночных улиц пульсировали светом и перегоняли струйки автомобилей по сложному телу большого города, мерцающего и переливающегося разноцветными огоньками. Жене представилось, что, если перевернуть мир вверх дном, и грозди радужных огней, кремлевских рубинов лучи, семь сталинских высоток в голубоватой подсветке, оказались бы не
Дюше пришлось кричать в самое его ухо. Вдобавок к гулу завывающего ветра по соседству гремел подъемный кран, визжало что-то вроде бензопилы, без остановки грохотали сгружаемые бетонные плиты.
– Евгений, а может, не надо?
«Может, и не надо», – подумал Женя. Живут же как-то люди. Живут и думают: я мог бы то и это, но обстоятельства, обстоятельства, жизнь так распорядилась, что я-то замечательный, а вот памятник Абаю Кунанбаеву поставили. А я мог бы. Но не захотел. Или захотел, но не очень. И так выводят из себя всякие выскочки, которые вообще из другого города приехали, из Саратова, или Уренгоя, или далекого Атырау, и захотели, и смогли. И хочется, как они, но уж слишком много усилий. Женя очень любил реплику Аль Пачино из фильма «Запах женщины»: «Я всегда знал, какой путь правильный. Без исключений знал, но никогда не шел по нему. Знаете почему? Чертовски тяжело». Только в свои двадцать лет Жене Степанову было известно, что следовать идеалистичным девизам из голливудского кино в реальной жизни – смерти подобно. В реальной жизни не придет слепой полковник, не покроет матом аудиторию в пятьсот человек, не наведет порядок. Поэтому люди и ходят в кино – чтобы хоть на экране посмотреть, как моральные принципы претворяются в жизнь и окупаются сполна, как добро побеждает зло, побеждает на честном слове и на одном крыле, только потому, что оно – добро. Они приходят подивиться на триумф человеческой воли и сделать себе искусственный праздник длиною в два часа, такой же дутый, как попкорн в картонном стаканчике. Передохнуть от безжалостной машины, именуемой действительностью, где все ровно наоборот.
И с этими мыслями он шагнул на мосток, чтобы преодолеть свой самый большой страх.
– Не смотри вниз! – просвистел ветер Дюшиным голосом.
Две доски, стянутые вместе пластиковыми хомутами, уходили вперед на пятнадцать метров, соединяя здание с соседней башней. Не решаясь оторвать ступню от планки и сделать шаг, он протащил выставленную вперед ногу по деревянной поверхности, затем заднюю. Грешным делом ему показалось, что Дюша трясет самодельный мосток, как в кошмарном сне, где близкие люди почему-то желают тебе зла и с нескрываемым злорадством наносят удары по больному месту самыми изощренными и коварными способами. Он хотел обернуться, но вовремя понял, что это дрожат его ноги, и от этого понимания даже успокоился. Неосторожное движение на шатком мостке могло быть последним. Страх не лишил его контроля над собой, не загнал в панику, не дал воли вспышкам иррационального в его воображении. Он продвинулся еще на полметра, не сводя глаз с черного хомутка на другом конце доски, чтобы не глянуть в пропасть. Еще.
Когда в твою беззаботную жизнь вторгается твое же подростковое бунтарство, тебя начинают поучать взрослые с высоты своего уникального и безоговорочного опыта. Они говорят: «А как ты хотел?! Чтобы все получалось? Чтобы легко и просто? Чтобы все сразу? Так не бывает!»
Женя долго верил на слово, пока не задумался – а правда, как я хотел? Как я хочу? Да так и хочу. Чтобы получалось. Чтобы легко. Или, может, не легко, но все равно получалось. И так бывает. Кому-то папа подарил завод. Ему легко. Пикассо и Дали еще при жизни стали известными и богатыми. Стивена Спилберга не приняли в университет, а он, несмотря ни на что, снял «Инопланетянина» и «Индиану Джонса». У него получилось. Ну хорошо, допустим, такне бывает. У меняне бывает. Но я имею право так хотеть. Чтобы получалось. И только захотев, можно сделать то, чего не бывает и быть не может. Мосток прогнулся под ним. Он приближался к середине. Пути назад не было.
Он сделал еще шаг. А вдруг доски разойдутся? Или, сложившись дугой под его весом, соскользнут с бетонной опоры? Стоит ли Дюша на краю самопального мостка, как договорились, удерживая его
А еще говорят: так устроен мир. Хотя откуда им знать, как он устроен, если они никогда не бывали в Зимбабве и Тринидаде? Так устроен мир.Ты разве не знаешь, что в издательстве Икс художнику платят еще меньше, а в издательстве Зет задерживают гонорары месяцами? Это у всех, понимаешь? Мы еще добрые.
И в одном они правы. Парадоксально, но мир действительно так устроен. Потому что ВЫ его так устроили,издательства Икс, Игрек и Зет. Вы делаете так, как хочется вам, и с почти правдоподобной беспомощностью ссылаетесь на какие-то вселенские законы вне вашего контроля. Вор честнее, он знает, что его может настигнуть кара. А вы, хозяева мира, отбираете кошелек на виду у всех, причитая, что вашей рукой движет естественный отбор. Вы, корпорации А, Б и В, продаете людям мечты – новинка о самоотверженности и взаимопомощи! – и продаете дорого – хит продаж! – и продаете потому, что они не нужны вам, и чем вы циничнее и лицемернее, тем красивее мечты на ваших торговых лотках, мечты, не вами созданные и не для вас предназначенные. Вы, или такие, как вы, сжигаете ведьм на кострах, потому что на то воля божья. Вы развязываете войны, потому что нет выбора и виноват всегда другой. Вы отнимаете мою первую запоздалую любовь, потому что кто-то с кем-то чего-то не поделил. Так было всегда, так будет вечно. «Изменчивый мир» не прогнется под нас. Это становится особенно ясно в момент, когда под тобой прогибается опора – единственное, что отделяет тебя от стометровки головой вниз. Время падения – четыре с половиной секунды, конечная скорость – сорок четыре метра в секунду, сказала бы Раиса. Он совершил ошибку, глянув в пропасть. Он почувствовал себя как человек посреди замерзшего озера, повсюду кругом трескается лед, берегов не разглядеть, не то что добежать, и дело секунд, пока устойчивая твердь под ногами вмиг окажется бездной. Бешеный пульс грозил расколотить голову вдребезги, перед глазами поплыли узоры, он перестал чувствовать тело и не мог понять, стоит ли он еще на шатком мостке или уже падает вниз, жив он еще или уже не очень. Путь назад был, и был путем единственным. Он опустился на четвереньки, вцепившись в доску, и пополз обратно задом наперед, успокаивая себя, я хотя бы попытался.
Дрожащее тело, оказавшись в более стабильном положении, успокоилось и позволило накатить свинцовой усталости. Пятясь, как рак, он нащупывал коленом следующий участок, когда впереди, в недосягаемом пункте назначения, тремя этажами ниже, его внимание привлекла необычная сцена. Трое темноволосых подростков лет пятнадцати будто играли в странную игру – странную особенно для двадцать четвертого этажа недостроенной башни и посреди ночи – с белокурым мальчиком того же возраста. Встав кругом, или, вернее, треугольником, они мешали ему покинуть их веселую компанию. Как только мальчик порывался выскочить за пределы треугольника, его хватали и с силой швыряли обратно. Под дружный смех, которого Женя не слышал, мальчик споткнулся от очередного толчка и, упав, с гримасой схватился за колено. Он заплакал, а может, плакал уже давно. Женя замер. Трое на одного? У него заколотилось сердце, но уже не от ощущения опасности. Пульс разгонял его врожденный барометр несправедливости. Игра, похоже, подходила к концу.
Двое подхватили белокурого мальчишку за руки, а третий держал ноги, чтобы не упирался. Его опустили на пол у самого края, один кроссовок свалился и лежал, перевернутый, в стороне. Теперь уже не нужно было сдерживать белокурого втроем, потому что, беспомощно нависший над провалом, он боялся сделать лишнее движение. Один из тинейджеров-брюнетов ухватил его за ворот рубашки, соучастники ржали. Оставалось лишь разжать кулак. Женя не понял точно, как это произошло, но он вдруг оказался по ту сторону пропасти. Он знал только, что проделал этот путь не ползком, а в полный рост. И ветер оставил его в покое, потеряв интерес. Рискуя сломать ногу или шею, Женя летел вниз по бетонным лестничным пролетам, наугад тыча ногами в темноту и чудом попадая на ступеньки.
– Отпустите его!
На его крик повернулись три смуглых лица с высокими скулами. В них светился хищный, животный огонь, огонь древних варваров. Орк постарше, но пониже ростом, чем остальные, по-звериному тряхнул головой, и за его спиной взлетела веером копна бесчисленных черных косичек. Воспользовавшись передышкой, парнишка с бледной, почти прозрачной в свете строительных прожекторов кожей и длинными золотистыми волосами отполз от края и прибился к колонне, прижимая к груди потерянный кроссовок.