Влюбленные лжецы
Шрифт:
Не скажу, что моя идея ему очень понравилась, — ну, не настолько уж я слеп, чтобы так подумать, — но все-таки он согласился. Он написал письмо быстро, воспользовавшись одним из своих чертежных карандашей, и передал мне, чтобы я перепечатал его.
В нем он сообщал руководству школы, что я являюсь его другом и что у меня есть определенные способности в области рисования и он желал бы ходатайствовать о моем приеме. Упоминание о своем дипломе Купер-Юниона он приберег для второго, последнего абзаца.
— Дэн, это замечательно, — поблагодарил я его. — Большое тебе спасибо. Ей-ей! Но, видишь ли, в чем дело: ты говоришь, что являешься моим
— Ах, черт, — не поднимая головы произнес он, и хотя, может, я ошибался, но мне показалось, что его шея приобрела куда более пунцовый оттенок, чем обычно. — Черт, Билл. Ну ладно тебе. Я написал всего лишь, что ты друг. Я ведь не указал, что на самом деле мы родные братья.
Если в тот момент он испытывал ко мне чувство неприязни — а по-моему, похоже, так оно и было, — он постарался его не показать. После того первого неприятного дня у меня создалось впечатление, что наша дружба не пострадала. Да и вообще, с тех пор как он познакомился с моей женой, в наших с ним отношениях наступил новый медовый месяц. Каждый вечер — ну, разумеется, не совсем каждый, а только когда мы с ним вместе выходили после работы и шли до угла, где расставались, чтобы каждый сел на свой вид общественного транспорта, — он робко махал мне на прощание рукой и говорил: «Ну, привет всем домашним».
Он так часто повторял эту фразу, что через какое-то время, наверное, почувствовал необходимость внести в сложившийся ритуал некое разнообразие: бросив притворно-сердитый взгляд, он стал говорить: «Как насчет привета домашним?» — или: «А теперь привет всем домашним, не возражаешь?» Но все эти варианты были не слишком удачны, и потому в конце концов он вернулся к первоначальному. Я всегда, помахав ему, благодарил его в ответ: «И от меня то же самое!» — или: «И твоим тоже, Дэн!» И это стало походить на церемониал завершения рабочего дня.
От «проявляющей легкомыслие» художественной школы в Париже ответ мне так и не пришел, они даже не удосужились дать мне знать, что получили мое заявление. И по одному этому я предположил, что после статьи в «Таймс» на школу, наверное, обрушилась целая лавина писем со всех концов Америки от желающих туда поступить, столь же мало талантливых, как и я, — неудачников, бездельников и несостоявшихся мужей, для которых слово «Париж» было чем-то вроде последней надежды.
В последующие месяцы Дэн несколько раз ужинал у нас, и вскоре выяснилось, что он способен рассмешить Эйлин. Выглядело это весьма мило, но самому мне почти никогда не удавалось, кажется, с самых первых дней нашего с ней знакомства, и потому я стал ревновать. Однажды, уже поздно вечером, после его ухода у нас стало как-то неуютно и тихо, поскольку мы с Эйлин остались вдвоем, и она вдруг вспомнила, что мы еще никогда не устраивали у себя настоящего приема. Она тут же заявила, что это упущение надо немедленно ликвидировать, пока у нее не вырос «чересчур большой» живот, и мы решили исправиться, хотя, по-моему, в глубине души каждый из нас боялся, что прием может пройти не так, как надо.
Дэн привел с собой одного из друзей по Купер-Юниону, безупречно любезного и обходительного молодого человека по имени Джерри, а тот, в свою очередь, привел милую и чрезвычайно молчаливую девушку. Вечер удался — по крайней мере он получился шумным и события стремительно разворачивались одно за другим, поэтому после мы с Эйлин могли заверить друг друга, что все прошло хорошо.
Неделю
— Хочешь расскажу тебе новость? Джерри и его девушка собираются пожениться. И представляешь, именно ваша вечеринка подтолкнула их к этому. Кроме шуток. Джерри признался мне, что они оба подумали, что вы такие… ну, я не могу точно сказать; хотя, кто знает… ну, такие влюбленные друг в друга, кажется, так, что и они решили: какого черта, а мы что, хуже? И теперь у них все на мази. Джерри взялся за работу, на которую при других обстоятельствах, по-моему, не согласился бы ни за какие коврижки. Он будет вкалывать на какую-то платную художественную школу где-то на самом севере Британской Колумбии. Понятия не имею, какого черта он может там делать, наверное, учить эскимосов, как правильно обращаться с рейсшиной, но теперь ему нет хода назад. Дело решенное. Жребий, черт его побери, брошен.
— Так это ж здорово, — отозвался я. — Передавай ему мои поздравления.
— Обязательно передам! — ответил он и развернул свой стул так, что его кульман оказался где-то сбоку и сзади, а мой приятель позволял себе такое нечасто, и уселся с хмурым и задумчивым видом, изучая обслюнявленный кончик своей сигары. — Знаешь, черт возьми, я и сам женился бы, — добавил он. — То есть, хочу сказать, относительно женитьбы у меня на самом деле нет никакого предубеждения, ничего такого, но есть несколько препятствий. Во-первых, я никак не могу повстречать подходящую девушку. Во-вторых, у меня и так слишком уж много других обязательств. И в-третьих… хотя, постой, кому какое дело при сложившихся обстоятельствах, что там у меня третьим пунктом?
Вскоре после наступления нового, 1950 года и за несколько недель до того, как должен был родиться ребенок, Национальная ассоциация женщин-художниц наконец согласилась принять мою мать на работу, положив ей для начала восемьдесят долларов в неделю.
— Боже, какое облегчение, — проговорила Эйлин, и я согласился с ней, как никогда.
Если не считать того раза, когда нам пришлось поскучать, источая улыбки, в обществе матери — она явилась поужинать с нами, чтобы, как она выразилась, «отпраздновать назначение», — теперь нам, пожалуй, можно было почти позабыть о ней — и это при том, что прежде мы практически постоянно о ней помнили.
Затем родилась наша дочка. Дэн преподнес Эйлин сюрприз, посетив ее в родильном доме и подарив букет цветов, что заставило ее залиться краской. Я проводил его в коридор, чтобы сквозь застекленное окно полюбоваться на нашу малышку, и он торжественно провозгласил ее красавицей; затем он вернулся в палату и около получаса просидел у кровати Эйлин.
— Дэн, это было так мило с вашей стороны, — проговорила она, когда посетитель встал, собираясь уходить.
— Ну что вы, это вам спасибо, — возразил он. — Обожаю родильные дома.
Расположенный на Лонг-Айленде знаменитый поселок под названием Левиттаун в последнее время широко распахнул двери для строительного бизнеса, и некоторые из обитавших в районе одиннадцатого этажа молодых женатых мужчин пустились в долгие рассуждения относительно того, как много выгод сулит приобретение там жилья, причем в ходе этих разговоров каждый уговаривал других, словно стараясь убедить самого себя.
Вскоре Дэн сообщил мне, что он тоже собирается приобрести там недвижимость, и я, удержавшись в самый последний момент, чуть не ляпнул: «Но ведь ты не женат!» Они с матерью и братом ездили туда в прошлые выходные.