Влюбленный виконт

Уайлдс Эмма

Ему хочется ее поцеловать. Поняв это, она не почувствовала потрясения. Она просто поняла, как будто об этом без слов сказали его руки, сжимающие ее плечи, слегка опущенные ресницы, быстрое и шумное дыхание.

Удивительно, что хотя она и Майлз редко соглашались в чем-нибудь, в данный момент между ними было полное взаимопонимание. Именно этого хотелось и ей тоже.

Наверное, щеки у нее горят из-за солнца, сказал себе Майлз. Или, может быть, из-за се гневной вспышки, но он не был виноват в том, как она смотрит на него – наполовину вопрошающе,

наполовину понимающе, как если бы она почему-то сознавала, несмотря на свою невинность, какие именно мужские хищные мысли мелькают у него в голове в данный момент.

Черт бы побрал эту женскую интуицию.

Но если Элизабет и понимала, чего он так отчаянно хочет – а он был совершенно уверен, что она это понимает, – она не отпрянула. Напротив, она выжидающе смотрела на него, слегка раскрыв манящие розовые губы. Она была восхитительна в простом платье из муслина с узором из тонких веточек, ее волосы были зачесаны назад и перевязаны белой атласной лентой. Сердце у него перестало биться еще тогда, когда он вышел на мощенную кирпичом террасу и увидел ее в центре залитого солнцем сада, с юбками, поднятыми до колен, со стройными икрами, погруженными в сверкающую воду.

Ее лицо было задумчивым.

Была ли причиной этой задумчивости трещина в их отношениях?

Его рука скользнула с плеча Элизабет и остановилась на талии; они смотрели друг на друга, ничего не говоря; был слышен только звук падающей воды и птичий щебет.

«Я тебя люблю».

Этот шепот замер на губах, невысказанный, но прозвучал в голове как заклинание. «Я любил тебя всегда, даже когда ты смеялась надо мной, когда мы ссорились, даже когда ты указывала на мои недостатки с той особой улыбкой, которая принадлежит мне, я это знаю…»

– Майлз…

Не раздумывая, он опустил голову и перехватил звук своего имени, слетевший с ее губ, его рот искал их сладость, нашел, почувствовал их вкус…

А потом ее руки легли ему на грудь, и она ответила на его поцелуй сначала неуверенно, когда она ощутила ласковую настойчивость его языка, но неуверенность эта сменилась податливостью, когда она раскрыла губы и его язык ворвался в ее рот, изучая каждую щелочку, обшаривая ее зубы, облизывая уголки ее губ. Он оторвался от нее, затем снова поцеловал, и на этот раз его руки стиснули ее так крепко, что они прижались друг к другу, как любовники.

Быть может, это было слишком. Его тело, как и следовало ожидать, отозвалось на ее близость, и он задал себе вопрос – чувствует ли она его нарастающее возбуждение.

Очевидно, она почувствовала, потому что ее ладони внезапно испуганно уперлись в него, и он отпустил ее. И она чуть отодвинулась. Они смотрели друг на друга и стояли, задыхаясь, на расстоянии фута или около того, но достаточно близко, чтобы он мог снова протянуть руку и…

– Не нужно, – дрожащим голосом сказала она, отступая назад. Ее серые глаза казались огромными. – Что мы делаем?

– Это поцелуй.

Майлз был потрясен, вероятно, даже больше, чем она, но изо всех сил старался казаться

ласковым. А может быть, его лицо застыло так же, как он сам.

– Я знаю, что это такое… то есть знаю, что это был поцелуй, но я не понимаю, черт побери, что это значит.

Настоящие леди не ругаются, но поскольку он сам научил ее этому выражению, он не счел необходимым сделать ей замечание. Элизабет стояла перед ним босая, раскрасневшаяся, растрепанная, взволнованная. Майлз сказал очень спокойно, потому что давно понял, какие чувства он к ней испытывает:

– Это значит все, что тебе угодно.

– Простите, что помешал, но можно вас на два слова, Майлз?

Отрывистый холодный голос нарушил важность момента, вернув его в реальность. Майлз повернул голову, заметил, что Люк стоит неподалеку, с силой втянул воздух, которого ему так не хватало. Чего он ожидал? Из дома просматривается весь сад, кабинет Люка выходит окнами на эту сторону, и в такой день, как этот, окна, разумеется, открыты.

Элизабет казалась смущенной, как если бы она не слышала слов брата, и она все еще смотрела на Майлза, как будто видела его впервые в жизни.

Даже учитывая присутствие Люка, который отнесся к происходящему с явным неодобрением, Майлзу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не привлечь ее снова в свои объятия.

– Конечно.

Люк прошел мимо них туда, где у фонтана лежал и чулки и туфельки Элизабет, поднял их и протянул сестре.

– Унеси все это с собой.

– Я никуда не пойду. – Она не обратила внимания на свои вещи, с вызовом глядя на брата, хотя щеки ее покрылись алыми пятнами. – Если вы вознамерились разразиться нотацией разъяренного опекуна, разве мне тоже не следует ее выслушать?

– Нет. – Ее брат просто наклонил голову в сторону дома и сунул вещи ей в руки. – Нет, пока ты не поймешь до конца, что ты чувствуешь по поводу виденного мною, а я думаю, что ты этого не понимаешь.

Никакой другой аргумент не возымел бы действия на Элизабет, но этот возымел. Она подумала, бросила на Майлза непонятный взгляд и ушла, быстро поднявшись на террасу и скрывшись в доме.

Майлз ждал, напряженный, не понимая, следует ли ему бояться или радоваться. Без сомнения, он заслуживал взбучки за то, что произошло, но все-таки он не собирался просить прощения за то, что полюбил Элизабет. С таким же успехом можно было бы сказать, что он просит прошения за то, что все еще дышит.

– Итак, теперь, когда это случилось, как вам представляется ваше положение? – Люк окинул его холодным, бесстрастным, оценивающим взглядом. – Может быть, вы сообщите о своих намерениях, прежде чем мы начнем этот разговор?

– Черт побери, Люк, вы же знаете, я никогда не стал бы обращаться с Элизабет никаким образом, кроме достойного. – Майлз сжал зубы и встретил взгляд собеседника не дрогнув. – Я люблю ее.

– Да, – сухо сказал его кузен, – мы все это заметили, кроме нее самой. Теперь, после этих весьма впечатляющих объятий, думаю, что она тоже это заметила.