Вне игры
Шрифт:
На следующий день они вновь встретились в кабинете обер-лейтенанта. Там же находился и Курт Зенерлих. Он дружески похлопал доктора по плечу:
— Вы талантливый ученик. Мы вас будем внимательно слушать.
Захар изложил свой план, обдуманный в деталях уже давно, еще после той первой встречи с Брайткопфом и Зенерлихом, когда доктор понял, куда они метят.
…В госпиталь приходит приказ: в связи с резко возросшим числом раненых — тут Рубин не фантазировал, — откомандировать в прифронтовой госпиталь четырех пленных советских военврачей. Двое из четырех — Рубин и Воронцов.
— Когда мы окажемся в новом месте, недалеко от линии фронта, я предложу Воронцову бежать из плена. А вы поможете нам, вы…
— Das ist unm"oglich! — воскликнул Зенерлих, иногда переходивший с русского на немецкий. — Это невозможно!
— Вы, — продолжал Захар, не обращая внимания на разгневанного Зенерлиха, — дадите нам пропуска для свободного передвижения в прифронтовой полосе и вернете документы, с которыми я попал в плен…
— Это есть… — Разгневанный Зенерлих сразу даже не нашел нужных слов. — Где мы найдем ваши документы?
— Если их нельзя найти, то их надо сделать, — невозмутимо продолжал Захар. — Вооружитесь терпением и дослушайте мой план до конца.
Зенерлих, кажется, немного успокоился и теперь уже с подчеркнутым безразличием откинулся на спинку кресла.
— Так вот… Когда мы попадем в прифронтовой госпиталь, я должен буду уговорить своего друга Андрея Воронцова бежать вместе со мной. Я предложу ему хорошо разработанный план такого побега.
— И вы считаете, что ваш Воронцов согласится бежать? — ухмыльнулся Зенерлих.
— Я уверен в этом. Русские патриоты — вы должны знать всю правду, господа, — всегда будут пытаться бежать из плена. Даже если шансы на успех на более пяти процентов… Итак, считайте, что я договорился с Воронцовым и мы вместе с ним тайком, ночью бежим из лагеря, к линии фронта, к своим. Нас преследуют, обстреливают, но… не убивают. Я кричу Воронцову: «Андрей! Давай врозь. Беги направо, а я — налево». Между тем вы будете продолжать преследовать беглецов. Но Воронцову удастся скрыться. И действительно, он убежит. Один… И проберется к своим… А я вернусь к вам…
— Вы есть сумасброд, господин доктор. То есть бред больного человека. Вы представляете, что сделает господин обер-штурмфюрер с Зенерлихом, когда он узнает о запланированном побеге русского пленного?
— Терпение, господа. Я не кончил. Я не хочу обижать господина обер-штурмфюрера, но иногда здравый смысл возмещает недостаток широкого взгляда на вещи… Андрей Воронцов при вашем попустительстве вернется к своим, а я вернусь к вам, чтобы полететь через два дня и приземлиться на парашюте в лесу, между Москвой и Смоленском. Без всяких фиктивных документов. Если на советской территории меня задержат как подозрительное лицо, я расскажу историю побега со своим другом Андреем Воронцовым. И скажу: «Найдите его и допросите. Он все подтвердит…»
Кажется, именно тогда Захар впервые приметил улыбку на лице господина Зенерлиха.
— Чудесно! Сколько времени требуется господину доктору на подготовку операции? Считайте, что завтра утром вы снова будете в госпитале и увидите вашего друга…
— Два-три дня.
Зенерлих задумался, подошел к распахнутому окну, потом резко повернулся и окинул Захара цепким взглядом.
— Попрошу вас на несколько минут оставить нас вдвоем. — Он кивнул в сторону обер-лейтенанта. — Вы предложили любопытный план. Мы должны посоветоваться…
— Да, да, конечно… Мы, русские, говорим — семь раз отмерь, один раз отрежь. — И Рубин вышел из комнаты.
Его позвали минут через десять и объявили, что план одобрен, но в течение двух-трех дней, которые он проведет в госпитале с Андреем Воронцовым, ему предстоит выполнить еще одно поручение командования.
— Какое? Оно мне под силу?
— Да, конечно… Пустяковое дело. В программе той школы, где вы обучались два месяца, предусматривалось важное занятие. Но не хватило времени. Мы восполним этот пробел там, в соседней деревне, где впервые познакомились с вами. Итак, до скорой встречи. Машина ждет вас…
Захар терялся в догадках по поводу предстоящего поручения. Он понимал, что речь идет не о каком-то пробеле в программе занятий разведшколы, а о чем-то более серьезном и связанном с предложенным им планом. Что это за новое поручение, не спутает ли оно все карты?
Утром Захар вернулся в госпиталь. «Легенда» о причине его столь долгого отсутствия была подготовлена заранее: отзывали в другой госпиталь, где заболел хирург. А днем рыжий ефрейтор снова повез Захара к «больному» в соседнюю деревню. На этот раз машина остановилась на окраине села, возле каменного двухэтажного дома, с угловой сторожевой вышкой и изгородью из колючей проволоки. У ворот стояли часовые с овчарками. Захар не успел оглянуться, как его ввели в полутемную комнату, где за столом сидел незнакомый ему немецкий офицер, толстый, как пивная бочка. Он мучительно выдавил нечто подобное улыбке и подчеркнуто любезно поздоровался.
— Как вам спалось, господин доктор? На нервы не жалуетесь? А я, увы, страдаю… Ночью мучают кошмары… Но кому-то надо и это делать… Трудная, неблагодарная работа! Однако высокие идеалы моей нации требуют…
Он развел руками с толстыми, как сосиски, пальцами и стал объяснять, что сейчас будет проходить допрос партизана и ему, Рубину, надлежит при сем присутствовать и помогать переводчику. Захар вздрогнул, у него задергался уголок рта — так вот оно, это последнее испытание!
Вскоре в комнате появился обер-лейтенант Брайткопф. Полный радушия, словно перед ним лучший его друг, он протянул Захару руку и весело сказал:
— У вас такая кислая физиономия, господин доктор, будто вы вместо шампанского глотнули фужер уксуса. Что с вами? А, догадываюсь. Волнение души русского интеллигента. Не так ли, мой друг? Напрасно. У нас сейчас нет хорошего переводчика, и я попросил господина Крюгера пригласить вас…
У этого негодяя было красивое лицо с кроткими синими глазами: один из бесчисленных парадоксов природы. Но теперь Захар впервые увидел Брайткопфа без маски — кровожадно-хищным. Синие глаза его уже не казались кроткими.