Вне игры
Шрифт:
— Выкиньте всю эту чушь из головы! Ваш покойный батюшка, владелец крупного универмага, в свое время говорил нам примерно то же самое.
Среди многих слов, сказанных суровым господином, слова «контрразведка» не было. Молодой смышленый юрист мог только догадаться, что речь идет именно о ней.
— Ваша работа будет связана с обеспечением безопасности нашего государства… Это очень почетно, вы будете уважаемым человеком в обществе. Материально вас хорошо обеспечат… — Он улыбнулся и добавил: — Трудно сказать, что было главной статьей в доходной части бюджета вашего покойного батюшки — универмаг или сотрудничество с организацией, которая сейчас столь благосклонно обратила на вас свое внимание.
Егенс снова повторил, что не имеет необходимого
— О, нет, эта работа вам по плечу. Поверьте, это ваш профиль. Вы же юрист. Работа, о которой идет речь, требует тонкого знания законов. И нашей страны и других государств. Вы хотите подумать? Это делает вам честь. Мы не станем вас торопить. Подумайте.
…Несколько лет Егенс трудился в отделе, который следил за местной компартией, членами ее Центрального комитета. На шестой год при очередной аттестации в формуляре Егенса появилась запись, суть которой сводилась к следующему: приобретен хороший опыт по борьбе с компартией, ее людьми, их попыткам завоевывать массы; способен самостоятельно анализировать оперативные документы; конспиративен; физически развит; связи благонадежны; свободно владеет тремя языками, в том числе русским.
Пройдет время, и Егенса из контрразведки переведут в разведуправление. Теперь перед ним один противник — Советы, Кремль…
Первые четыре года он работал в Москве в посольстве. Это была отличнейшая практика, и начальство осталось довольно, хотя никаких ощутимых результатов труды господина Егенса не дали. Но он, как это было зафиксировано в аттестационном формуляре, приобрел в Москве богатый опыт по установлению контактов и собиранию сведений из вполне легальных источников. С помощью коллег — прикрытие у них было иное, чем у Егенса, — он учился покупать (когда за доллары, а когда за бутылку шотландского виски) слухи, сплетни, анекдоты, всякую словесную солянку, в которой нет-нет да и всплывала ценная информация. Он учился искать молодых, так называемых «интеллектуалов», «бунтарей», которые на поверку оказывались падкими на даровую выпивку и закуску. Он присматривался к работе своих многоопытных коллег — одни из них располагали корреспондентскими билетами, другие — полномочиями какой-то фирмы, акционерного общества. Егенс примечал, как иной его коллега, оказавшись в компании советских людей, начав со скабрезных анекдотов, перескакивал на политические анекдоты из жизни своей страны. А потом переходил к разговорам о советской политике. Егенс научился действовать в обществе русских мягко, деликатно, доброжелательно и осторожно. Разговор он начинал с того, что является поклонником таланта русского народа, и тут же вскользь ронял несколько слов о таланте своего собеседника, одаренного, гениального (инженера, врача, ученого, геолога, физика).
— Но, увы, в вашей стране таланты не награждают по заслугам, их не ценят… Я понимаю — плановое хозяйство, коммунистическая сознательность. Но согласитесь, нужен стимул. Вы не обижайтесь и не говорите тривиальных слов о том, что все сказанное мною есть пропаганда, но сила капиталиста, частного предпринимателя заключается прежде всего в том, что он оценивает талант, инициативу не только словом. Он платит деньги, какие никому из вас и не снились. За изобретение господина Н. у нас уплатили бы…
Он перенял у давнишнего своего шефа манеру не договаривать, надеясь на сообразительность собеседника. А среди них попадались разные. Егенс и этому научился — подбирать подходящих, с его точки зрения, людей. Правда, тут бывали и серьезные просчеты. Но что поделаешь? Издержки…
Перед отъездом Егенса в Москву шеф нацеливал его на «околотворческую» интеллигенцию — непризнанных «гениев» с болезненным самомнением, завистливых, обиженных, которые считают хорошим тоном быть чем-то недовольными. Но в Москве все оказалось куда сложнее. Неудача следовала за неудачей. Хотя кое-кто, захмелев, согласно кивал головой: «Да, вы правы, господин Егенс». Но были и такие, что, выслушав монолог Егенса о частной инициативе, вдруг спрашивали:
— Вы уже успели ознакомиться со всеми достопримечательностями Москвы?
— Нет, конечно, но я очень многое видел и восхищен. Изумлен. Москва — это есть прекрасный город…
— А вам не показывали большое здание на площади Дзержинского, не говорили о тех, кто в нем работает?
Егенс кисло улыбался, пытался отшутиться, а собеседник, не подав руки, удалялся.
…Прошли годы, и Егенс уже слыл «кремлеведом», знатоком России. Теперь он действовал с иных плацдармов, с территорий разных стран, появляясь в Советском Союзе то с паспортом канадского промышленника, то в качестве представителя какой-то новозеландской торговой фирмы. В Москве он бывал наездами. Шеф требовал: «Вы должны видеть Россию такой, какой она есть сегодня, вам нельзя отставать от прогресса Советов, иначе легко сбиться на неверную дорогу. Мы с вами, Егенс, должны быть реалистами и всегда держать руку на пульсе… Произведения наших антикоммунистов — это не для нас с вами. Мы должны руководствоваться своим собственным объективным анализом».
Егенс, вернувшись из Москвы, как-то сказал шефу: «Не верьте легендам о легионах молодых бунтарей. Миф! Ничтожная кучка. А легионы — это молодые люди, одержимые идеей построения коммунизма. Поверьте, наши отечественные «новые левые» с их проповедью непримиримости личности и общества, с призывами Даниэля Кон-Бендита «Долой авторитеты!» куда взрывоопаснее». Шеф не гневался. Он делал свои выводы: тем важнее находить в России этих одиночек-бунтарей и поддерживать их… Тем важнее создать видимость целого движения. «Ищите их, господин Егенс, среди обиженных и не обиженных, молодых и не молодых. Пусть вас не смущает, что пока это только искра».
Егенс не спорил с шефом, но мало верил в успех. По крайней мере до сих пор его разведывательная деятельность против Советов не дала таких результатов, о которых можно было бы говорить всерьез. Однако все это не помешало ему получить хорошую служебную характеристику. И не потому, что хозяева были либерально настроены. Нет, они все видели, все понимали и трезво оценивали. Но у людей, которым служил Егенс, существовал свой подход к оценке работников. У Егенса не было провалов: жирный знак плюс. Он умел вовремя что-то подсказать, посоветовать, назвать подходящего человека, навести на след — и в его досье появилось еще несколько плюсов.
Конечно, он мечтал о большой законченной операции с многообещающими результатами. Но, увы, не получалось. Егенса это огорчало, однако лишь в той мере, в какой он опасался за свое будущее. Во всяком случае, разведчик отнюдь не испытывал угрызений совести по поводу бесплодно затраченных долларов, франков и фунтов стерлингов. На сей счет у него была своя философия, сводившаяся примерно к тому, что деньги не пахнут и с худой овцы хоть шерсти клок. За его «смелостью» в оценках истинного положения дел в России, за его так называемыми реалистическими позициями скрывались выгодные для него соображения: пусть не обольщаются в своих надеждах, пусть не рассчитывают на богатый улов…
Что касается высоких идей, то они для Егенса были категориями преходящими, ценность их определялась очень утилитарно — самая прогрессивная идеология та, которая дает наибольший дивиденд. Он готов служить черту, дьяволу, сионизму, буддизму, христианству, мусульманству, капитализму — только платите!
…Егенс рассматривает в зеркало свое стареющее лицо и мысленно прикидывает, что даст ему инспекция хозяйства Нандора: стоит ли учинять разгром, или нужно только слегка приструнить, дать понять, что штаб-квартира недовольна низким коэффициентом полезного действия — так выразился шеф. Егенс передаст его слова, выскажет ряд конструктивных соображений, о которых потом можно доложить в штаб-квартире. Пожалуй, это выгоднее. Но что он предложит Нандору, с которым его связывают годы совместной работы? Что скажет ему? Низкий коэффициент полезного действия… Только ли у Нандора?