Вне игры
Шрифт:
— Да.
— И что он ответил?
— Дай бог памяти… — Захар Романович потер лоб ладонями, затем зажал ими лицо, кряхтел, стонал и вдруг звонко отчеканил: — Вспомнил — Макар! Да, да, Макар! Я его спросил, как тебя звать, и он ответил — «Макар».
— А фамилия?
— Фамилию не спросил.
— Ну, что же, будем искать Макара…
Бутов хотел спросить еще о чем-то, но, взглянув на обессиленного Рубина, понял, что сейчас этот человек уже не способен ни вспоминать, ни разговаривать и даже стоять на ногах. Еще минута, и он повалится на землю. Виктор Павлович взял его под руку и повел к машине.
Поздно вечером они подъехали
— Как чувствуете себя, Захар Романович? Может, врача вызвать?..
Рубин мотнул головой.
— Спасибо, не надо, пройдет…
ДВЕ ФОТОГРАФИИ
С утра на Бутова обрушился ворох всякой информации. Больше всего потрясло сообщение Михеева, которое по сути своей для хода дела уже и не имело решающего значения:
«Строков в больнице! Душевное потрясение!..»
…Ирина поначалу встретила гостя с распростертыми объятиями: прибыл от любимой тетки с поручением. Она любезно пригласила его к столу, предложила чай, пирожные. Но Строков решительно от всех угощений отказался и, не глядя на Ирину, тихо сказал:
— Вы уж простите меня. Я обманул вас…
Ирина вздрогнула.
— То есть как…
— Да вот так… Я к вам не от тетушки пожаловал, а от Сергея. Не хотел сразу раскрываться, боялся, что и разговаривать со мной не станете.
Ирина рассвирепела, и Строков потратил немало усилий, чтобы вернуть ей душевное равновесие.
— Вы не сердитесь на него. Поверьте, я лучше вас жизнь знаю, не спешите давать оценку людям. Парень он настоящий, а споткнуться и на паркете можно…
И Строков рассказал, как это все произошло с той злополучной телеграммой.
Она не без злости спрашивает:-«Сколько же можно спотыкаться?» И, не ожидая ответа, рассказывает Строкову о том, что тот уже сам знает. И не потому Строков не слушает ее, что девушка говорит об известном ему. Он весь сейчас там, за стеклом книжной полки, где стоят две большие фотографии. Сергей Николаевич подходит поближе, пристально рассматривает их, и, прервав Иринин монолог, спрашивает:
— Откуда у вас эти фотографии?
Она обернулась в его сторону и испуганно отшатнулась — руки Строкова дрожали, лицо побледнело.
— Что с вами? Дать вам воды?
— Не надо… Быстрее отвечайте. Откуда у вас эти фотографии? — Это уже была не просьба, а вопль.
Ирина подошла к Строкову, взяла его под руку, усадила в кресло и встревоженно спросила:
— Почему вас так заинтересовали фотографии? Это моя мама с отчимом сразу после войны… А это папа, которого я никогда не видела и не увижу, он погиб на войне.
…О всем, что произошло потом, Ирина уже рассказывать не могла, да и помнилось ей все это смутно. Строков откинулся на спинку кресла. И все же нашел в себе силы подняться, обнять ее и сказать: «Доченька!» А Ирина, ошеломленная, потрясенная, гладила его седые волосы и сквозь слезы восклицала: «Папа!» Потом звонила Сергею: «Скорей, скорей приезжай», — это вместо того чтобы звонить в «неотложку». Ей кажется, что отцу стало лучше. Приняв валидол, он уже не так тяжело дышал. Сейчас она уложит его в постель, поставит горчичники. А он протестовал, не желал оставаться в доме человека, который сперва допрашивал его в фашистском застенке, а потом отнял у него — так Строков считал — жену и дочь. Он умолял Ирину уехать сейчас же, вместе с ним. И навсегда. Куда? Ну, хотя бы к Сергею… А Рубин? «Оставь ему письмо… Ты больше не вернешься сюда. Никогда».
Ошеломленная Ирина не совсем понимала, что стоит за этим категорическим требованием отца. В конце концов отчим ничего плохого ему лично не сделал. Более того, сберег дочь. Почему же не встретиться, не поговорить, не остаться в добрых отношениях? Ведь сколько таких же, казалось бы, историй случалось после войны! Другое дело — ее личные отношения с Рубиным. Вероятно, она все равно покинула бы этот дом. Все шло к тому. Но это уже другая сторона медали. А сейчас… В чем тут дело?
Не знает Ирина, что среди фотографий, взбудораживших отца, была и фотография человека, лицо которого он никогда не забудет: Захар Романович Рубин, предатель, допрашивавший его в фашистской тюрьме. Не знает и никогда не узнает. Строков не скажет ей ни слова о том, кем был ее отчим.
— Не спрашивай меня ни о чем… И твоей, и моей ноги в этом доме не будет.
Такова его воля.
…Обо всем этом Михеев подробно рассказывал Бутову со слов Ирины. А она говорила бессвязно, говорила и плакала. Сергей был рядом с ней. Они теперь неразлучны. Никуда она отсюда уже не уедет, от своего Сергея. А ночью отцу опять стало плохо, и врач «неотложки» распорядился — немедленно в больницу.
Бутов слушает Михеева и вспоминает вчерашний разговор с Захаром Романовичем, письмо Ирины. Встает перед ним фигура обессиленного, поникшего, приниженного Рубина, который, кажется, не сегодня-завтра может оказаться там же, где и Строков. «Ничего не поделаешь, Захар Романович! Надо расплачиваться. И по самому крупному счету — счету совести».
Минуту-другую полковник сидит молча, раздумывая о запутанности житейских дорог, со всеми их замысловатыми коленцами, но размышления приходится прервать — дела не ждут.
…В тот же день группа чекистов и их помощников повела опрос жителей Плетневки и сел, примыкающих к району высадки парашютиста Рубина в 1942 году. Устанавливали всех Макаров, которым тогда было 10—15 лет. Набралось десять человек, но только пять из них по-прежнему жили и работали в том же районе. Опрошенные Макары заявили, что никогда пастухами не были, что в те места, о которых речь идет, в ту пору, которая интересует органы госбезопасности, не хаживали. Итак, осталось еще пять Макаров. Где они? Где тот Макар, которого более четверти века назад угостил папироской вышедший из леса военврач?
Застучали телетайпы, в комитете зашифровывались и расшифровывались сотни телеграмм с пометкой «Макар». В сотни адресов были переданы фотографии Рубина военных лет. Были опрошены почти все Макары, в разное время покинувшие район высадки парашютиста Рубина. Их искали в Новосибирске, Харькове, на строительстве Асуанской плотины, на Тихом океане. И отовсюду приходили неутешительные вести:
«Нет, не знаю такого»; «нет, коров не пас»; «не встречал»…
В те дни Бутова все чаще одолевала тревожная мысль: может, и нет никакого пастуха Макара? Есть хитрая игра двойника, неплохо разыгрывающего свою роль раскаявшегося, страдающего, переживающего и порой «подбрасывающего» что-то новое о своих контактах. Но не более того, чем требуют обстоятельства. Ведь вот уже два дня, как Рубин вернулся домой из дома отдыха, а не дает знать о себе, не ищет продолжения разговора, начатого тогда, в машине.