Вне поля зрения
Шрифт:
— Бадди? Его в самом деле так зовут?
— Конечно. Именно так я его и зову.
— А как зовут вас? Все равно узнаю завтра из газет.
— Джек Фоули. Вы, наверное, слышали обо мне.
— Вы так знамениты?
— Когда меня арестовали в Калифорнии, ребята из ФБР попросили перечислить банки, которые я ограбил. Гарантировали, что это не для протокола, просто хотели закрыть старые дела. Ну, я перечислил те, что вспомнил, а они заявили, что я ограбил больше банков, чем любой другой преступник, занесенный в их компьютер.
— Сколько?
— Честно говоря, не помню.
—
— Я работал тридцать лет минус девять на отсидки в тюрьмах штатов и федеральной. Начал в Анголе. Знаете, где это? В Луизиане. В восемнадцать лет, едва успев закончить среднюю школу, пошел в шоферы к своему дяде Калли. Калли и еще один парень, его напарник, решили взять банк в Слайделле на границе штата Миссисипи. Парень прыгнул через барьер к кассирам и сломал ногу. Посадили всех троих. Я отмотал двадцать два месяца и научился бороться за жизнь. Калли же вышел через двадцать семь лет и вскоре умер в больнице богадельни — я думаю, из-за того, что слишком рьяно пытался наверстать упущенное за многие годы. Следующий срок я мотал в «Ломпоке» — семь лет. Но не в том «Ломпоке», куда после Уотергейтского дела посадили ребят Никсона, Холдемана и прочих. Те сидели в федеральном исправительном лагере, который еще называют Федеральным Клубом. Там у них ни ограды, ни злобных маньяков с ножами или бритвенными лезвиями с рукоятками из зубных щеток. Максимум треснут тебя по голове теннисной ракеткой.
— Я понимаю, о чем вы говорите. Вы сидели в федеральной тюрьме. Мне приходилось доставлять туда осужденных.
— И вы в самом деле приковывали себя наручниками к какому-нибудь идиоту?
— У нас был самолет, но приятного все равно мало.
— После полудня с океана приходил туман, накатывался волнами и зависал над двором. Итак девять лет — в Анголе и «Ломпоке». Если добавить месяцы, что я провел в окружных тюрьмах, ожидая слушаний в суде, и в дыре, которую мы только что покинули, то получится больше десяти лет тюремной жизни. Мне уже сорок семь, и сидеть я не собираюсь.
— Уверены?
— Если вернусь, отсижу тридцать от звонка до звонка. Можете себе представить такую перспективу?
— Нет необходимости, я же не граблю банки.
— Уж лучше меня как собаку пристрелят на улице, чем помереть за тюремной оградой.
— Считаете себя отчаянным парнем?
— Не знаю. — Он помолчал. — Никогда так о себе не думал. Хотя, может, сам того не понимая, невольно копировал знаменитых парней прошлого. Видели фотографии Клайда Барроу, как он носил шляпу? Было в его облике что-то этакое, мол, «а пошли вы все…».
— Шляпу не помню, но я видела фотографии его трупа — после того как он столкнулся с техасскими рейнджерами. Вам известно, что он был без ботинок?
— Правда?
— В Клайде, Бонни Паркер и машине, на которой они ехали, насчитали сто восемьдесят семь пулевых отверстий. Бонни перед самой смертью ела сандвич.
— А вы знаете массу интересных фактов…
— Это случилось в мае тридцать четвертого рядом с Гибслендом, штат Луизиана.
— Северная часть штата, далеко от Нового Орлеана, где я родился и вырос. Стоит только уехать из Большого Кайфа, все города становятся похожими
— Фей Данауэй. Она мне больше понравилась в «Сети».
— Да, превосходно сыграла. А мне понравился парень, который сказал, что ему на всех наплевать.
— Питер Финч.
— Верно. Вернемся к сцене, где их расстреливают. Помню, тогда я подумал, что это не такой плохой конец, если деваться некуда.
— Истечь кровью на проселочной дороге…
— Согласен, потом все выглядело мерзко, — кивнул Фоули. — Но представьте себе, вы сидите в машине, едите себе сандвич, и вдруг… Тут даже понять не успеешь, от чего умер.
— Откуда у вас форма надзирателя?
— Снял с охранника.
— Предварительно убив его?
— Да нет, просто дал по башке, ему не повредит, более тупого человека в жизни не встречал. — Он снова помолчал. — Наверное, мне стоит рассказать, как так я снова загремел в тюрьму… Только я взял банк в Лейк-Уорте и вот стою на перекрестке, хочу сделать левый поворот на шоссе Дикси… Впрочем, нет, это слишком долгая история. Я ведь во Флориду приехал лишь затем, чтобы кое с кем повидаться. Лучше я помолчу.
— То есть вы ограбили банк и уехали на машине, которая была зарегистрирована на ваше имя?
— Я не настолько туп. Но вы правы, все это из-за машины… В общем, я попал в глупейшую ситуацию в своей жизни.
Пальцы Фоули легонько поглаживали ее бедро, голос был совсем тихим, совсем рядом.
— С вами легко говорить. Интересно, если бы мы встретились при других обстоятельствах и заговорили друг с другом, что произошло бы потом?
— Ничего.
— А если бы вы не знали, кто я такой?
— Вы бы сами все рассказали. Ведь не удержались бы, верно?
— Видите, вот что значит «легко говорить». Вы не ходите вокруг да около, не несете всякую чушь, а честно высказываете то, что думаете. Лежите в темном багажнике с мужиком, который только что сбежал из тюрьмы, от которого несет как из унитаза, и совсем не боитесь. Так, во всяком случае, мне кажется.
— Ну да не боюсь…
— Но не подаете виду.
— Мне что, начать кричать? Вряд ли поможет.
Он печально вздохнул, и она снова почувствовала его дыхание.
— Я все-таки думаю, если бы мы встретились при других обстоятельствах, скажем, в баре…
— Шутите? — усмехнулась Карен.
На протяжении нескольких миль они молчали, а потом Фоули сказал:
— Есть еще одна роль Фей Данауэй, которая мне нравится. Это в «Трех днях Кондора».
— С Робертом Редфордом. В молодости я была без ума от этого фильма, особенно от диалогов. Помните, Фей Данауэй там говорит — это происходит на следующее утро после того, как она переспала с ним, хотя почти не знала его… Вернее, сначала он спрашивает, не окажет ли она ему услугу, а она отвечает: «Я тебе хоть в чем-нибудь отказывала?»