Вне рутины
Шрифт:
— Въ знакъ глубокаго уваженія и симпатій.
— Мерси… — кисло отвчала Соняша. — Но это совсмъ напрасно. Я сладкаго почти не мъ.
— Лукавитъ, лукавитъ, — сказала про нее мать. — Такъ-то сладкое кушаетъ, что въ лучшемъ вид.
А Іерихонскій сходилъ уже въ прихожую, вернулся оттуда съ корзинкой гіацинтовъ и, поднося ихъ, сказалъ:
— Гіацинты привтствуютъ розу и кланяются ей, признавая ея превосходство и по красот, и по благоуханію.
— Тоже напрасно… — произнесла Соняша, принимая цвты. — Да и за что это мн? Вчера я передъ вами даже не отличалась
XIII
Іерихонскій сидлъ у Заборовыхъ во время своего второго визита не долго. Онъ, какъ и вчера, пилъ чай съ коньякомъ, какъ и вчера закусывалъ и пилъ водку передъ закуской, сказавъ Соняш:
— Нарочно пью, чтобъ показать вамъ свои недостатки.
Она пристально посмотрла на него и спросила:
— Какое-же мн дло до вашихъ недостатковъ?
Онъ замялся и вопросительно взглянулъ на Манефу Мартыновну, какъ-бы прося у нея разршенія пояснить, почему онъ желаетъ познакомить дочь ея съ своими недостатками, но та вывела его изъ замшательства и подхватила:
— Антіохъ Захарычъ съ тобой шутитъ, а ты принимаешь его слова въ серьезъ.
Дале Іерихонскій опять навелъ разговоръ на свои сбереженія, явившіяся вслдствіе его терпнія и аккуратности, и коснулся выигрышныхъ процентныхъ билетовъ, жалуясь, что ему ни разу не удалось выиграть хоть пятьсотъ рублей.
— А у васъ ихъ сколько? — вдругъ спросила Соняша.
— Девять-съ, — отвчалъ онъ. — По три отъ каждаго займа. Покупалъ такъ: по билету на счастье свое, на счастье жены покойницы и на счастье сына. Жена скончалась, теперь я вдовъ, но какъ только я изберу себ новую подругу жизни, въ день брака, посл внчанья три билета будутъ ужъ принадлежать ей.
Соняша какъ-бы вышучивала его и опять спросила:
— А много ли у васъ всего капитала?
Мать тотчасъ-же ее остановила взглядомъ и произнесла:
— Соняша! Да разв можно объ этомъ спрашивать!
— А отчего-же нтъ?.. — отвчала дочь. — Мн кажется, мосье Іерихонскій самъ стремится перечислить вс свои достатки. На него какой-то стихъ откровенія напалъ. Сколько, Антіохъ Захарычъ?
— Позвольте быть скромнымъ и умолчать. Но o своей заповдной мечт я вамъ сообщу. Мн хочется купить себ небольшое имньице въ Боровичскомъ узд, Новгородской губерніи, откуда я родомъ, а тамъ, когда выслужу полную пенсію, проводить лтомъ закатъ моихъ дней.
— Но вдь это-же глушь и оттуда можетъ отъ васъ сбжать ваша предполагаемая подруга жизни, — замтила Соняша.
— Я превращу этотъ уголокъ въ рай земной, — проговорилъ Іерихонскій.
— Да вдь это для васъ онъ будетъ раемъ-то. А какъ вы можете отвчать за жену?
— Эти мста на рк Мст и вообще живописныя. Особенно, если жена будетъ съ художественнымъ чувствомъ. Тамъ пейзажъ на пейзаж. Я провелъ тамъ свое дтство въ хижин моего отца-причетника при деревенскомъ погост, тамъ я ловилъ рыбу, тамъ я…
— А почему вы знаете, что жена ваша непремнно будетъ художница? — опять перебила его Соняша. — Да и для художницы созерцать картины природы пріятью только въ теченіе извстнаго времени, а не коротать свои дни,
Іерихонскій опять взглянулъ на Манефу Мартыновну, какъ-бы ища у нея поддержки на свой намекъ, и улыбнулся, сказавъ:
— У меня есть тайное предчувствіе, что моя жена будетъ художница. Да не художницу я и не изберу себ въ подруги.
— Не всякая и художница согласится съ вами коротать дни въ глуши.
— Только по лтамъ, только по лтамъ, въ дни лтнихъ мсяцевъ.
— Ну, разв только въ дни лтнихъ мсяцевъ и при условіи пріятнаго общества, а съ вами глазъ на глазъ…
— Ахъ, Соняша, какая ты дерзкая! — пожала плечами мать и покачала головой.
— Не дерзкая, а говорю, что чувствую, говорю правду.
— Пусть Софья Николаевна выясняетъ свой характеръ, пусть… — сказалъ Іерихонскій Манеф Мартыновн.
— Да она вовсе и не выясняетъ. Она просто хочетъ вамъ противорчить во имя шутки. А шутка ея выходитъ какая-то злая. Все это вздоръ. Она ужасно любитъ природу и когда мы жили разъ въ Любани, на дач, - тоже въ глуши — я помню, какъ она восхищалась заходящимъ солнцемъ, какъ восторгалась лужайками, опушками лса! У тебя, кажется, даже есть наброски тамошнихъ пейзажей? — обратилась Манефа Мартыновна къ дочери.
— Что вы, что вы! Я тогда и живописи-то еще не училась, — отвчала Соняша. — Вы разв сынъ дьячка? — спросила она Іерихонскаго.
— Сынъ дьячка. И вообразите, выбрался на дорогу и достигъ степеней извстныхъ безъ посторонней помощи. Отецъ мой посл семинаріи далъ мн на дорогу въ Петербургъ для высшаго образованія, какъ сейчасъ помню, всего пять рублей… Только пять рублей… Пришлось бдствовать, выбиваться…
— Это похвально, это длаетъ вамъ честь, — похвалила его Манефа Мартыновна.
Іерихонскій просіялъ и поклонился, пригнувъ голову на бокъ.
— И выбился-съ, — продолжалъ онъ. — Выбился и вотъ теперь, благодаря Бога и моего государя, имю высшій чинъ, пріятную перспективу на пенсію, изукрашенъ знаками отличія, достигъ извстнаго положенія и уваженія.
— Какъ вы любите хвастаться! — тихо сказала Соняша, смотря на Іерихонскаго смющимися глазами.
— А отчего-же и не похвастаться, глубокоуважаемая Софья Николаевна, если я все это пріобрлъ прилежаніемъ, аккуратностью и неустанными трудами? — отвчалъ онъ. — Всмъ этимъ я горжусь. Горжусь достаткомъ, горжусь своимъ домомъ, который у меня, можно сказать, чаша полная.
— Ну, ужъ тогда разсказывайте, сколько у васъ шубъ, сколько у васъ въ дом посуды мдной, сколько серебряныхъ ложекъ, — насмшливо сказала Соняша.
— Отчего-же-съ? И про это могу сообщить. Мн это даже въ нкоторыхъ цляхъ надо. Надо для того, чтобы вы знали, съ какимъ человкомъ вы познакомились. Хе-хе-хе… Не смйтесь, не смйтесь, многоуважаемая, — предостерегъ Соняшу Іерихонскій. — По рутин обыкновенно не принято какъ-то объ этомъ говорить, но я человкъ вн рутины и хочу вамъ обрисовать себя. Вы спрашиваете, сколько у меня шубъ? Извольте. Шубъ у меня три: енотовая, на собольихъ лапкахъ пальто съ бобровымъ воротникомъ и имется шинель, стеганная на атлас и пуху и тоже съ бобромъ.