Вне рутины

Лейкин Николай Александрович

— Вотъ и я то-же самое говорю, — подхватила Манефа Мартыновна. — Мой покойникъ, ея. отецъ, на двнадцать лтъ былъ, старше меня, а жили мы душа въ душу.

— Вы и я! Разв есть сравненіе! Не стоило тогда курсы проходить, идеи себ усваивать! — откликнулась Соняша. — Вы шли замужъ изъ затхлаго купеческаго дома, читали только «Таинственнаго монаха» Зотова да Булгаринскаго «Ивана Выжигина», а я и съ Боклемъ, и съ Миллемъ, и съ Огюстомъ Контомъ знакома. На педагогическихъ курсахъ была, въ Академіи Художествъ

была.

— Позвольте! При чемъ тутъ курсы и Бокль съ Миллемъ! — воскликнулъ студентъ. — Курсы и Бокль при васъ и останутся, а Іерихонскій Іерихонскимъ. Такіе люди, какъ Іерихонскій, нынче въ мод. Они вообще въ мод. Въ мод и въ жизни, и на служб.

Соняша сдлала гримаску.

— Богъ знаетъ, что вы говорите! — сказала она студенту.

— Говорю, что чувствую, говорю на основаніи того, что вижу въ жизни. Іерихонскій угловатъ немножко — не важность. Эта-то угловатость теперь почему-то и цнится.

— Такъ вы мн совтуете выходить за него замужъ? — воскликнула Соняша.

— Непремнно. Да это такъ и случится… Ужъ если онъ попалъ къ вамъ въ домъ, то онъ будетъ, и вашимъ мужемъ. Зачмъ-же тогда вамъ было приглашать его знакомиться съ нимъ, — доказывалъ Хохотовъ.

— И что-же самое говорю, Соняша, говорю, какъ мать, — подхватила Манефа Мартыновна.

— Длайтесь скоре генеральшей, длайтесь, — прибавилъ Хохотовъ.

— Вотъ видишь, Соняша, не одна я, старуха, говорю это, а и молодой человкъ съ либеральными взглядами.

— Тутъ либеральные взгляды, Манефа Мартыновна, ни при чемъ. Тутъ взгляды должны быть практическіе, Софья Николаевна избалована, съ барскими наклонностями, ей нельзя выйти замужъ за бднаго труженика. Она будетъ страдать.

— Э, то я-то- съ барскими наклонностями? — спросила Соняша и иронически улыбнулась.

— Да конечно-же. Вы спите чуть не до полудня, въ стол пренебрегаете щами и кашей.

— Я сплю долго, потому что у меня настоящаго дла нтъ.

— Да и не будетъ. Не такая въ двица. Скорй длайтесь генеральшей, скорй.

— Благодарю за совтъ. А собой я распорядиться съумю, — сказала Соняша.

Они встали изъ-за стола. Хохотовъ закурилъ папиросу.

— А ужъ какъ Іерихонскій вчера торжествовалъ насчетъ своей побды! — сказалъ онъ.

— Ужъ и побды! — возразила Соняша. — Вольно же ему было понимать маменькино приглашеніе къ намъ превратно.

— Какъ онъ плъ! Игралъ на гитар и плъ. Моя комната подъ его кабинетомъ и я слышалъ. Часовъ до двнадцати плъ.

— Да разв онъ поетъ? — усумнилась Манефа Мартыновна.

— Въ лучшемъ вид поетъ, барыня, — откликнулась кухарка Ненила, прибиравшая со стола. — И голосъ у нихъ, какъ труба. Только все духовное поютъ. Играютъ на гитар и поютъ.

— Это для меня новость, что онъ поетъ, — сказала Манефа Мартыновна. — Вотъ

видишь, онъ даже и музыкальный человкъ, — обратилась она къ дочери и, когда кухарка ушла изъ столовой, сообщила Хохотову:- Вдь ужъ черезъ два года полную пенсію въ тысячу рублей выслуживаетъ, да и такъ иметъ хорошіе достатки.

— Кладъ, а не женихъ, — закончилъ Хохотовъ и ушелъ къ себ въ комнату зубрить «Нервныя болзни», какъ онъ выразился.

Посл ухода Хохотова, Соняша, удалясь въ спальню, заплакала. Она плакала довольно долго. Ее брало зло на студента такъ говорившаго, такъ выражавшагося о ней. Вошла мать.

— О чемъ ты, дурочка? — спросила она дочь ласково, погладила по голов и поцловала.

— Я не думала, что онъ такой… Я его считала лучше… Я, про Хохотова, — отвчала Соняша. — Вотъ вамъ — былъ либеральный человкъ и что говоритъ! Былъ съ прекрасными передовыми взглядами — и вдругъ… Мн даже не врится. И это ужъ во второй разъ. Въ первый разъ я думала, что онъ шутитъ, а ужъ теперь я вижу, что въ серьезъ. Подлецъ! Онъ меня жестоко оскорбилъ.

— Полно, душечка, успокойся. Вдь у тебя есть и свой умъ въ голов. Ты сама видишь, что онъ правъ, а видишь это и оттого плачешь. По книгамъ жить нельзя. Надо жить такъ, какъ жизнь велитъ. Ты вотъ теперь видишь, какъ жизнь велитъ жить — ну, и плачешь!

— Ахъ, оставьте меня въ поко! Дайте мн хоть плакать-то свободно! — воскликнула Соняша и оттолкнула мать.

Часу въ шестомъ вечера кухарка Ненила доложила Манеф Мартыновн, что генеральская Дарья пришла и желаетъ ее видть. Дарью пригласили въ столовую. Она вошла вся сіяющая и отрапортовала:

— Генералъ сейчасъ со службы пріхали. Они приказали вамъ кланяться и просили сказать, что сегодня въ восемь часовъ вечера у васъ будутъ.

— Хорошо. Благодари генерала. Скажи ему, что кланяемся, просимъ и ждемъ, — отвчала Манефа Мартыновна.

Дарья ушла не сразу, а потолкалась немного, переступая съ ноги на ногу, и пробормотала:

— Ужъ такъ вы нашему генералу понравились; такъ, что и сказать невозможно. Сегодня поутру съ Семеномъ только и говорили объ васъ. А ужъ пуще всего онъ у насъ насчетъ Софьи Николаевны распалился!

Манефа Мартыновна ползла въ карманъ и дала Дарь двугривенный. Дарья поцловала ее въ плечо и удалилась.

— Іерихонскій сейчасъ присылалъ сказать что придетъ сегодня въ восемь часовъ, — робко ообщила Манефа Мартыновна дочери. — Не будь, душечка, съ нимъ невжлива. Право, онъ не худой человкъ, и теб объ немъ нужно настоящимъ манеромъ подумать.

— Я лучше сдлаю. Я уйду изъ дома, — спокойно сказала Соняша.

— Нтъ, нтъ! Ты этого не длай! Голубушка, не длай! — испуганно воскликнула мать и стала упрашивать дочь одться получше и остаться дома.