Вне рутины
Шрифт:
Іерихонскій былъ высокій старикъ, нсколько сутуловатый, не ожирвшій, съ немногими остатками волосъ на голов, около крупной лысины, гладко острижённый, съ большими оттопыренными круглыми ушами, съ совершенно обритымъ, какъ у актера, лицомъ, въ золотыхъ очкахъ и съ черными бровями надъ ними. Одтъ онъ былъ въ черный сюртукъ нараспашку, блый жилетъ и имлъ на ше орденъ. Въ рук онъ держалъ шляпу-цилиндръ. Манефа Мартыновна слегка попятилась, чтобъ дать ему возможность войти въ гостиную. Іерихонскій сдлалъ два шага и произнесъ:
— Узнаю многоуважаемую хозяйку.
— Очень пріятно познакомиться, Антіохъ Захарычъ… — проговорила Манефа Мартыновна, протягивая ему руку.
— Позвольте ужъ къ ручк… досточтимая хозяюшка… Мы люди не новаго закала.
И наклонившись, Іерихонскій чмокнулъ Манефу Мартыновну въ руку своими сочными губами, а она поцловала его въ лысину и сказала, указывая на кресло:
— Прошу покорно садиться, Антіохъ Захарычъ.
Іерихонскій поставилъ на столъ шляпу и слъ, а Манефа Мартыновна помстилась противъ него.
Онъ тотчасъ-же извлекъ изъ жилетнаго кармана часы, посмотрлъ на нихъ и проговорилъ:
— Ровно семь. Какъ приглашали, такъ и явился. Не опоздалъ ни минуты. Ужасно не люблю опаздывать и отъ ногтей юности пріучилъ себя къ аккуратности.
— Аккуратность прекрасная вещь… — поддакнула ему Манефа Мартыновна, не зная, что сказать въ отвтъ.
— Воспитываетъ характеръ-съ… — кивнулъ ей Іерихонскій. — И если-бы ныншнее юношество наблюдало надъ собой…
— О, современная молодежь очень неаккуратна!
— И напрасно. Совершенно напрасно. Согласитесь сами, что напрасно. Прежде всего надо наблюдать за природой. Въ природ все аккуратно — обязанъ и ты, смертный, подражать ей… Возьмемъ свтила небесныя, возьмемъ перемны временъ года, восходъ и заходъ солнца. Вдь солнце, напримръ, не взойдетъ ни на минуту позже, ни на минуту раньше противъ того времени, которое ему опредлено Всевышнимъ Судьей… Такъ долженъ и человкъ. Вотъ я, напримръ… Какъ поздно съ вечера я ни легъ-бы, а ужъ въ восемь часовъ утра я на ногахъ, четверть девятаго выхожу къ самовару… Но я зарапортовался. Я слишкомъ хвалю себя съ перваго раза и вы можете подумать, сударыня, что я эгоистъ, — спохватился Іерихонскій, помолчалъ нсколько секундъ и спросилъ: — А гд-же молодая хозяюшка? Я про Софью Никоколаевну…
Манефа Мартыновна замялась, сдлала кислую гримаску, потомъ улыбнулась, взмахнула для чего-то руками, снова сложила ихъ на живот и только тогда произнесла:
— А она у меня сегодня что-то не того… Немножко хохлится. Впрочемъ, сейчасъ выйдетъ.
— Не совсмъ здорова? Боже мой! — чуть не вскричалъ Іерихонскій. — Такъ зачмъ-;е вы мн непремнно сегодняшній вечеръ назначили для знакомства? Сколь ни лестна мн такая поспшность, но я, многоуважаемая Манефа Мартыновна, могъ-бы и обождать при такихъ уважительныхъ обстоятельствахъ къ промедленію. Не зубки-ли у нихъ?..Тогда я могу предложить одно прекрасное симпатическое средство.
— Нтъ, она такъ… Съ утра она была весела и бодра, но вотъ къ вечеру немножко… Ну, и прилегла. Голова немножко болла… А теперь ничего… Теперь она одвается. Сейчасъ выйдетъ. Немножко неаккуратна. Она не въ васъ.
Послднія слова Манефа Мартыновна сказала тихо и улыбнулась.
— Отъ головной боли я могу тоже предложить прекрасное средство… — сказалъ Іерихонскій.
— Ахъ, пожалуйста… У меня такъ часто болитъ голова.
— Надо каучуковой гребенкой чесаться. Чесать именно то мсто на голов, которое болитъ. Чесать долго — и проходитъ.
— Непремнно попробую.
— А потомъ, когда вы разгорячите больное мсто гребенкой — натрите его кусочкомъ камфары.
— Скажите, какъ это просто! И у Соняши очень, очень часто болитъ голова.
Сказавъ эти слова, Манефа Мартыновна умолкла. Она не находила мотива для разговора, опустила внизъ глаза и посмотрла на сапоги Іерихонскаго. Сапоги были дйствительно прекрасно вычищены. Затмъ, когда она подняла глаза, то увидала, что у Іерихонскаго въ лвомъ ух была маленькая золотая серьга.
— Вы курите, Антіохъ Захарычъ? — быстро спросила Манефа Мартыновна у Іерихонскаго. — Если курите, такъ пожалуйста… Вотъ папиросы, вотъ спички… У меня и Соняша иногда балуетъ. Эти папиросы ея работы.
— Не изъ курящихъ-съ, — отвчалъ Іерихонскій, сдлавъ легкій поклонъ. — Когда-то нюхалъ-съ, но бросилъ-съ, хотя говорятъ, нюхать табакъ для прочистки зрнія хорошо. Лтъ двадцать ужъ бросилъ-съ… Обстоятельства заставили или, лучше сказать, духъ времени. Вс бросать стали. Половина нашей канцеляріи бросила. Остался одинъ начальникъ нюхающій, но и онъ вскор волею Божіею помре. Назначенъ былъ къ кормилу ненюхающій, — ну, и я забастовалъ. Да и аккуратне-съ. Бывало, грудь сорочки всегда табакомъ засыпана, а теперь вотъ чисто.
Іерихонскій ткнулъ себя правой рукой въ грудь сорочки и при этомъ Манефа Мартыновна замтила у него на указательномъ пальц большой золотой перстень съ красной сердоликовой печатью.
Манефа Мартыновна безпокойно косилась на дверь спальни и съ нетерпніемъ ждала, что дверь отворится и покажется Сопяша, но дочь не показывалась. Приглашать Іерихонскаго до выхода дочери къ чайному столу она считала неудобнымъ и въ ожиданіи дочери ей поневол пришлось измышлять мотивы для разговора.
— А въ винтъ вы играете, Антіохъ Захарычъ? — вдругъ спросила она, обрадовавшись, что нашелся мотивъ.
Іерихонскій засіялъ.
— Обожаю-съ, — отвчалъ онъ. — Вотъ отъ этого грха не могу себя отучить, да считаю и излишнимъ. Вдь вс нынче винтятъ. Винтятъ и статскіе, винтятъ и военные, винтитъ даже духовенство. И ничего я тутъ не нахожу предосудительнаго, если по маленькой, для препровожденія времени…
— Что-же тутъ предосудительнаго, помилуйте… — поддакнула хозяйка.
— Вотъ, вотъ… И даже напротивъ… Винтъ пріучаетъ къ аккуратности… Неаккуратный человкъ плохой игрокъ въ винтъ. Опять-же онъ развиваетъ память. Жизнь наша вообще не красна, а за винтомъ вы можете забыть вс житейскіе уколы и даже невзгоды.