Вне рутины

Лейкин Николай Александрович

— Ахъ, ты Боже мой! — засмялся студентъ и отвтилъ:- Будучи на вашемъ мст, конечно-же пошелъ.

Слова «будучи на вашемъ мст» онъ произнесъ съ подчеркиваніемъ. Соняша опять спросила:

— Стало быть, ужъ вы находите меня безнадежной? Стало быть, ужъ вы думаете, что для меня не найдется никого лучшаго? Ошибаетесь. Я еще не перестарокъ.

— Да ничего я не думаю. А такъ какъ особенныхъ жизненныхъ цлей вы покуда никакихъ не преслдуете, ни въ кого, какъ видится, не влюблены, такъ отчего-жъ поскорй не пристроиться, отчего

не свить себ гнздо, тмъ боле, что въ этомъ гнзд можно даже и генеральшей величаться?

— Что вы говорите, что вы говорите, Викторъ Матвичъ! — вскричала двушка.

— А что? Говорю, что чувствую. Пробовали вы сдлаться художницей — кончилось у васъ диллетантствомъ по части рисованія на фарфор. Въ продавальщицы или конторщицы идти — двадцать рублей въ мсяцъ. Башмаковъ больше истопчете. Такъ лучше сдлаться скоре дамой.

— Врно, врно, Викторъ Матвичъ! — воскликнула Манефа Мартыновна. — Вотъ я ей тоже твержу, но вдь матерей-то нынче совсмъ не слушаютъ.

Обдъ былъ кончемъ. Студентъ поднялся изъ-за стола и направился въ свою комнату.

IV

Посл обда Соняша дулась на мать и старалась избгать съ ней разговоровъ. Передъ вечернимъ чаемъ она обвязала голову мокрымъ полотенцемъ, сказала, что нездорова и, не раздваясь еще, легла въ постель. Спала она вмст съ матерью въ одной комнат, гд за ситцевымъ альковомъ стояли ихъ дв кровати.

Напившись одна чаю, мать заглянула къ ней за альковъ и сла около ея кровати.

— Чего ты? Что съ тобой? — спросила она дочь. — Или на меня обидлась, что я за Іерихонскаго стою?

Она ласково приложила руку къ голов дочери, но та отвела руку и сказала:

— Оставьте меня, пожалуйста. Дайте мн покой.

— Никто покоя твоего у тебя не отнимаетъ. Голова болитъ? Не хочешь-ли облаточку финецитину?

— Ничего я не хочу. Я хочу быть наедин… сама съ собой.

— Ну, обидлась. А зачмъ обижаться? Я любя… Я по долгу совсти стою на сторон Іерихонскаго и всегда буду стоять, хотя все это предложеніе покуда чрезвычайно какъ водевильно, будто какъ въ пьес. Конечно, если-бы ты согласилась выйти замужъ за Іерихонскаго, то я считала-бы эту партію для тебя прекрасной. Да и не я одна. Вонъ давеча за обдомъ Хохотовъ… И онъ то-же самое. А онъ молодой человкъ, студентъ…

— Ну, а ужъ онъ совсмъ дуракъ! — откликнулась Соняша. — И дуракъ какой-то злостный. Что онъ мололъ! Боже мой, что онъ мололъ!

— Однако, ты его когда-то считала серьезнымъ молодымъ человкомъ и либераломъ.

— Никогда я его ничмъ не считала. Всегда онъ былъ грубымъ, дерзкимъ неотесомъ.

— А мн казалось, что ты, на него смотрла даже, какъ на жениха.

— Выдумайте еще что-нибудь!

Дочь сдлала даже движеніе головой, приподнявъ ее, и тотчасъ же снова опустила на подушку. Мать покачала толовой.

— Ахъ, Соняша, Соняша! — сказала она. — Эти люди хоть и либералы, а тоже ищутъ, чтобъ взять что-нибудь за двушкой. Да

и нельзя имъ иначе. Бдность… Ну, какое онъ получитъ жалованье, если подетъ врачемъ на мсто? Подетъ въ полкъ, полковымъ врачемъ — рублей семьдесятъ въ мсяцъ, подетъ въ земство служить — сто рублей. Понятное дло, что ему надо себ взять такую жену или помощницу, чтобы ей тоже заработокъ какой имть, или взять хоть тряпки за женой и какую ни на есть обстановку, чтобы хоть года на три, на четыре хватило. А я вдь и этого теб дать не могу. Даже пятокъ платьевъ и по полдюжин блья дать не могу. Да… Изъ чего? Какіе наши достатки? Пенсія да отъ жильцовъ живемъ. Да что жильцы! Въ прошломъ году почти въ ничью съ жильцами сыграли! А помощницей быть, работать ты не можешь.

— Попрекайте хлбомъ-то, попрекайте! — сквозь слезы проговорила дочь.

— И не думала попрекать. Ты шь свое… пенсія у насъ общая… Это твой отецъ заслужилъ. А я говорю про помощь мужу. Викторъ Матвичъ правъ, что ты не можешь быть помощницей мужу. Не такъ ты воспитана, да и терпнія нтъ. Теб все скоро надодаетъ. Все это я къ тому клоню, что теперь посл его словъ ты видишь, что и онъ теб не женихъ.

— Да съ чего вы взяли, что я на него когда-нибудь разсчитывала! — воскликнула Соняша, поднялась и сла на кровати.

— Не раздражайся, не раздражайся! Я любя… я мать… — остановила ее Манефа Мартыновна и продолжала: — а пренебрегать знакомствомъ Іерихонскаго намъ не слдуетъ. Я говорю: знакомствомъ. Покуда только знакомствомъ. Мы пригласимъ его къ себ. Онъ сдлаетъ намъ визитъ, навститъ насъ вечеромъ, попьетъ чаю, мы познакомимся съ нимъ, поговоримъ… Вдь человка въ разговор сейчасъ видно. Затмъ, постараемся объ немъ разузнать черезъ другихъ. Ты подумай, голубушка.

Мать наклонилась къ дочери, чтобы ее поцловать, но та отшатнулась отъ нея и завопила:

— Ахъ, оставьте меня пожалуйста! Идите! Занимайтесь вашимъ дломъ! Ну, что я вамъ далась! Ну, что вы ко мн пристали!

Соняша снова повалилась на подушки. Мать поднялась и стала уходить.

— Я только насчетъ знакомства, милая, только насчетъ знакомства съ нимъ, — заговорила она. — Вдь познакомиться съ человкомъ не значитъ еще выходить за него замужъ. Въ такихъ смыслахъ я и хочу ему написать: «Милости просимъ, молъ, къ намъ, ваше превосходительство, сегодня вечеромъ, въ восемь часовъ, чаю откушать».

— Ахъ, Бога ради, не длайте вы этого! — простонала дочь. — Ну, зачмъ вы меня терзаете!

— Да какое-же тутъ терзанье, душечка! — проговорила ужъ выйдя изъ-за алькова Манефа Мартыновна. — Просто новый знакомый въ дом, передъ которымъ ты ничмъ не обязываешься… Придетъ онъ напиться съ нами чаю — вотъ и все. А расходъ какой? Полъ-бутылки коньяку, печенье, банка варенья и пятокъ апельсинъ.

— Пожалуйста не разсчитывайте. Бросьте… оставьте… Все равно я не выйду къ нему… не выйду. А то еще лучше: возьму и уйду изъ дома, — сказала дочь.