Вне рутины
Шрифт:
— Ничего я тутъ, Соняша, особенно нахальзаго не нахожу. Во вс вка, во вс времена свободные мужчины сватались къ двушкамъ и по сейчасъ сватаются. Лучше было-бы что-ли, если-бы онъ къ теб посватался черезъ сваху!
— Я и сваху-бы прогнала.
— Да, это ты. А десятки, сотни двушекъ, подобныхъ теб безприданницъ, сочтутъ такую партію для себя очень приличной, и обими руками ухватятся за Іерихонскаго.
— Мало-ли есть самопродажъ! — бросила отвтъ Соняша въ лицо матери.
— Да вдь это какъ понимать. Всякій выгодный бракъ тогда можно считать за самопродажу. А много-ли браковъ по любви-то
— Если не по любви, то по расположенію. А тутъ какой-то противный старикъ Аитіохъ Захарычъ… Настоящій Антіохъ! — прибавила брезгливо Соняша.
— Статскій генералъ, матушка, его превосходительство. Вдь это титулъ. На одно это двушки иныя бросаются.
— Иныя, а не я, — отрзала дочь.
— Позволь. На кого ты-то разсчитываешь? На кого? — спрашивала Манефа Мартыновна. — На Михаила Леоитьича, что-ли? Такъ этотъ лейтенантъ ухалъ въ кругосвтное плаваніе да и писать пересталъ.
— Не правда-съ… Изъ Кадикса я отъ него получила письмо, изъ Портъ-Саида… Потомъ изъ…
— Да когда это было-то? Годъ назадъ.
— Опять ложь. Всего только девять мсяцевъ.
— Девять мсяцевъ. Шутка сказать, девять мсяцевъ! Нтъ, ужъ это не женихъ, и ты его изъ списковъ выключи.
— Да ужъ выключила. Можете быть спокойны, — рзко отвтила дочь, сдлала рукой жестъ по направленію къ матери и слезливо заморгала глазами, — Это удивительно! — прибавила она. — О чемъ-бы дло ни зашло, сейчасъ вы начинаете Михаиломъ Леонтьичемъ попрекать. Вдь не обручился-же онъ со мной, а только намекнулъ. Намекнулъ, сказалъ, что бденъ и подетъ деньги прикапливать.
— Ну, вотъ видишь… Сама-же ты мн въ руку… А за девять мсяцевъ молчанія онъ давно могъ и забыть тебя. Мужчины, другъ мой, очень скоро очаровываются и очень скоро отрезвляются отъ очарованія.
— Да ужъ слышали, слышали, тысячу разъ про это слышали! Вспомните, сколько вы мн про это напвали. Я слова ваши наизусть выучила. А за Антіоха вашего все-таки не имю ни малйшаго желанія выходить, хоть онъ и генералъ… Видла я его на лстниц нсколько разъ… Гладкобритое лицо, очки — ну, совсмъ обезьяна.
— Когда-же это обезьяны въ очкахъ ходятъ! — замтила Манефа Мартыновна.
— Не острите пожалуйста! Вы очень хорошо знаете, о чемъ я говорю… О, ужъ одни уши его чего стоятъ! Какъ лопухи растопырившись стоятъ.
— Ничего я этого не замчала. Мужчина, какъ мужчина. Конечно, не красавецъ… но…
— И молодой человкъ, пожалуй, скажите? — подхватила Соняша.
— Молодымъ, конечно, назвать его нельзя, но онъ приличный солидный человкъ. Да наконецъ, позволь… Ты-то сама молоденькая ужъ очень, что-ли? Вдь теб двадцать семь лтъ.
— Двадцать шесть-съ.
— Ну, вотъ… Кому-же лучше-то знать? Мн, матери, или… Вдь метрическое-то свидтельство…
— По метрическому свидтельству мн черезъ пять мсяцевъ будетъ только двадцать семь…
— Ну, вотъ видишь. Сама-же…
— А теперь все-таки двадцать шесть. Ну, да что объ этомъ говорить! Бросьте.
Дочь взяла недописанную тарелку, раскрыла ящикъ съ красками и принялась работать.
Произошла пауза. Мать молча смотрла на дочь и покачала головой.
— Вчная труженица, а толку нтъ, — пробормотала она и направилась въ кухню къ кухарк.
Въ кухн пахло
— Слышишь, Ненила… Да велико-ли семейство у этого Іерихонскаго, что надъ нами живетъ?
— У генерала-то? Одинъ, какъ перстъ. Сынъ у него женатый есть. Недавно женился онъ… Въ учителяхъ служитъ въ Псков… На Рождеств назжалъ онъ съ молодухой и прогостили они съ недлю у старика… А такъ — одинъ, какъ перстъ, онъ и при немъ дв прислуги… Кухарка Дарья и лакей Семенъ… То-есть онъ-не лакей, а сапожникъ — ну, да ужъ такъ за лакея пошелъ и четвертый годъ служитъ. Душенька онъ Дарьинъ-то, — разсказывала Ненила. — И генералъ это знаетъ и все перевнчаться имъ совтуетъ, и они не прочь, но то сегодня, то завтра, отъ мясода къ мясоду… То Дарья ладила на бличье пальто себ подкопить, то Семенъ говорилъ, что надо прежде ему шубу сшить… Кажется, Семенъ-то теперь у Дарьи ейныя деньги отобралъ, такъ вотъ изъ-за чего у нихъ согласія нтъ. Семенъ-то вдь попиваетъ и Дарья очень часто въ синякахъ ходитъ. И генералъ нсколько разъ отнималъ у него Дарью прямо изъ-подъ кулаковъ. Но изъ-за чего онъ его держитъ? Изъ-за того, что Семенъ очень хорошо сапоги чиститъ, а генералъ до смерти обожаетъ, чтобы сапоги жаромъ горли.
Словоохотливая Ненила такъ и сыпала словами, но Манефа Мартыновна остановила ее:
— Да не надо, не надо мн знать о прислуг. Я только о самомъ генерал спросила.
— А генералъ старикъ хорошій… Дома у себя все церковное поетъ… спитъ на двухспальной кровати, что у него посл покойницы жены осталась, но одинъ, какъ перстъ, прямо, надо сказать, сирота. Въ прошломъ году при немъ студентъ племянникъ жилъ, блобрысенькій такой, но нравный, съ дядей все въ контру… А потомъ поругался и съхалъ. Съхалъ и ужъ теперь ни ногой… Привелъ разъ какую-то мамзель, пока генерала дома не было, такъ вотъ, говорятъ, изъ-за этого…
Манефа Мартыновна улыбнулась.
— И удивительно, какъ ты это все знаешь, сказала она.
— Да какъ-же не знать-то, барыня! — воскликнула Ненила. — Какъ-же не знать-то, если человкъ надъ нами живетъ. Да вдь и Дарья ихняя подруга моя. Я и въ комнатахъ-то у него сколько разъ бывала. Божьяго милосердія видимо невидимо у него по стнамъ и все въ серебр… На купеческой былъ онъ женатъ.
— И вообще хорошая у него обстановка? Богато онъ живетъ? — допытывалась Манефа Мартыновна у кухарки.
— А вотъ какъ… Четыре у ней комнаты и восемь часовъ всякихъ разныхъ стоятъ и висятъ и онъ, генералъ то-есть, все ихъ подгоняетъ, чтобы сразу били. Ужасно любитъ. Богато, богато живетъ. Ковры бархатные на полу… Буфетъ въ столовой — и четыре самовара на немъ. А ложки, барыня, только серебряныя. Мельхіоровыхъ нтъ.
Манефа Мартыновна продолжала сидть въ кухн. Она хотла еще кое-о-чемъ спросить Ненилу, но стснялась. Она встала, попробовала изъ кастрюльки супъ ложечкой, потомъ взяла съ полки ршето, посмотрла его на свтъ, положила обратно и задала вопросъ кухарк: