Вне рутины
Шрифт:
— Ну, двка! Вотъ одеръ-то! — пожала плечами Манефа Мартыновна.
— Такая ужъ уродилась. Отъ васъ-же вдь уродилась, — злобно проговорила Соняша.
— Каково будетъ бдному мужу, которому ты достанешься! Несчастный будетъ человкъ.
— Ништо. Не бери такую… — рзко отвчала Соняша и, мурлыкая себ что-то подъ носъ, направилась въ спальню, гд и заперлась.
Манефа Мартыновна продолжала приготовлять столъ къ чаю, рзала колбасу, ветчину, булку для тартинокъ и, наконецъ, позвала къ себ Ненилу откупорить бутылку коньяку. Кухарка явилась въ новомъ ситцевомъ плать,
— Милая барыня, а вы мн и не сказали, что вы верхняго генерала къ себ въ гости ждете, — заговорила она:- да ужъ меня Дарья евонная надоумила, такъ я пріодлась малость. Прибжала въ кухню, запыхавшись, и говоритъ: «нашъ генералъ къ вамъ чай пить идетъ, Семенъ ему сапоги чиститъ и приказано, чтобы жаромъ горли».
— Ну, ты языкомъ не болтай, а откупори вотъ бутылку, — перебила ее Манефа Мартыновна.
— Съ превеликимъ удовольствіемъ, барыня.
Ненила ловко ввинтила штопоръ въ пробку и звонко вытащила ее изъ бутылки.
— Милая барыня, да вы-бы имъ водочки… Они простую водочку при закуск употребляютъ. Дарья говоритъ: «имъ и кусокъ не въ кусокъ, пока рюмки водки не выпьютъ». Передъ каждой дой рюмочку пьютъ, хотя и тверезый, обстоятельный человкъ, — прибавила Ненила.
— Водка будетъ поставлена въ графинчик. Она y меня есть, — проговорила Манефа Мартыновна.
— И потомъ они все съ горчицей… Горчицу ужасно обожаютъ. Каждый кусокъ обмажутъ, — продолжала кухарка. — Дарья-то вдь сейчасъ только ушла отъ меня. Все сидла и разсказывала. Ужасно много горчицы кушаютъ. Вотъ когда щи у нихъ и въ щахъ вареная говядина, такъ, говорятъ, полъ-банки скушаютъ. И любятъ, чтобъ непремнно съ жиркомъ. Горчицу обожаютъ и вотъ чтобъ сапоги ярко-ярко были начищены. Хорошій баринъ! — закончила она. — Горчицы-то не прибавить-ли въ горчичницу? У меня свжая есть.
— Да прибавь, пожалуй… — согласилась Манефа Мартыновна. — Только что ты-то въ такомъ восторг? — спросила она, пристально посмотрвъ на Ненилу, схватившую горчичницу.
— Ахъ, барыня! Такое у насъ дло затвается, да не быть въ восторг! Да что вы, помилуйте, вдь я врная слуга, я каждую вашу крошку караулю.
— Какое такое дло затвается? Что ты болтаешь! — строго крикнула на нее Манефа Мартыновна.
— Да какъ-же, да что-же! Вдь Дарья-то мн все до капельки разсказала. Неужто я теперь не понимаю, почему онъ вамъ письмо присылалъ и почему вы ему сегодня послали? Ну, дай Богъ, дай Богъ хорошему длу быть. Сейчасъ я свженькой горчички прибавлю, — суетилась Ненила, сунулась было къ кухоннымъ дверямъ, но тотчасъ-же вернулась и шепотомъ прибавила на ухо Манеф Мартыновн:- А что насчетъ повивальной бабки — не сумлвайтесь. Прикончилъ онъ съ ней, совсмъ прикончилъ.
— Тьфу ты пропасть! — плюнула Манефа Мартыновна съ досадой. — Слышишь, Ненила, не смй мн больше и упоминать объ этой бабк, а то я тебя прямо прогоню.
— Молчу, молчу, барыня… и очень хорошо понимаю, что они теперь какъ вашъ будущій зять…
— Какой зять! Что ты мелешь, дура! Не смй и этого мн болтать! Я теб запрещаю…
— Ну, хорошо, хорошо.
— Ну, что это. за мерзкая баба! Что у ней за злокачественный языкъ! — всплеснула руками Манефа Мартыновна, но Ненила уже юркнула съ горчичницей въ кухню.
Манефа Мартыновна уставила закуску и принадлежности чаепитія на стол и отошла въ сторону, чтобы полюбоваться на дло рукъ своихъ.
«Кажется, такъ будетъ хорошо», — подумала она, подвинула тарелку съ сыромъ поближе къ масленочк съ масломъ, изукрашеннымъ полосками, и направилась въ спальню къ дочери, но спальня была заперта изнутри на ключъ.
— Пусти меня, это я… — сказала она дочери.
— Нечего вамъ здсь длать. Ждите тамъ вашего семинарскаго генерала. Какъ его? Череззаборвзирахинскаго, что-ли? — былъ отвтъ.
— Эдакая дерзкая двченка! Уймись ты, уймись. Я пришла тебя спросить: ты какое платье наднешь?
— Вамъ до этого дла нтъ.
— Еще того лучше отвтъ. Чисто оглашенная какая-то. Ты наднь черное кашемировое. Оно съ вырзомъ… И на грудь пришпиль ярко-розовый бантъ. Это платье у тебя хорошо сшито и ты эффектна въ немъ. Будетъ для перваго раза и скромно, и красиво.
Отвта не послдовало.
— Ты слышишь? — крикнула ей мать. — Слышишь, что я говорю?
— Слышу, слышу! Только оставьте меня въ поко, дайте вы мн самой распорядиться.
Мать потолкалась около запертой двери и опять крикнула:
— Да ты выйдешь къ намъ, когда генералъ-то придетъ?
— Хорошо, хорошо. Тамъ видно будетъ, — былъ отвтъ.
— Такъ выходи, голубушка, поскорй. Не выйдешь — безъ ножа меня заржешь. Ну, успокой мать, ну, общай мн, что выйдешь! — упрашивала Манефа Мартыновна свою дочь.
— Приду! — крикнула та изъ-за двери.
— Ну, вотъ спасибо… ну; вотъ благодарю…
Манефа Мартыновна опять направилась въ столовую. Тамъ ее ждала кухарка Ненила.
— Дарья-то снова сидитъ у насъ въ кухн, - сообщила она, вся сіяя улыбкой. — Пришла сказать, что генералъ уже побрились, умылись, одлись, но не приняли отъ Семена сапоги и приказали вновь перечистить. Все имъ сомнительно насчетъ глянцу…
— Ну, довольно, довольно. Ступай въ кухню… — махнула ей рукой Манефа Мартыновна.
— Сидятъ въ туфляхъ и на часы смотрятъ…
— Иди, говорятъ теб!
Кухарка, шумя платьемъ, юркнула за дверь.
VII
Ровно въ семь часовъ у дверей Заборовыхъ раздался звонокъ. Манефа Мартыновна вздрогнула, выбжала изъ столовой въ гостиную, бросилась къ дверямъ спальни и крикнула:
— Соняша! да одвайся-же скорй! Онъ идетъ.
Но отвта не послдовало.
Манефа Мартыновна взглянулась въ гостиной въ зеркало, наскоро поправила прическу, кружевной фаншонъ на голов и быстро направилась къ прихожей, гд кухарка Ненила успла ужъ отворить дверь и снимала съ гостя пальто.
Изъ прихожей послышалось раскатистое откашливанье, затмъ громкое сморканіе, словно кто трубилъ на труб и, наконецъ, въ дверяхъ изъ прихожей въ гостиную показался Іерихонскій.