Вне времени, вне игры

Литвиновы Анна и Сергей

– И они дали? – недоверчиво спросила Варя.

– Да! Причем наличными. И очень много. Я ничего подобного не ожидала.

– Сколько?

– Сорок тысяч долларов! Притом они сказали, чтобы на двадцать тысяч мы купили квартиру в поселке Благодатном нашей области. А еще двадцать – положили в банк и тратили их на мальчика, чтобы он ни в чем не нуждался. Мы все сделали, как они сказали: жилье в поселке купили, переехали, оставшиеся доллары в банк поместили. Правда, это как раз перед кризисом было, банк лопнул, мы потом еще три года деньги эти оттуда выручали и получили в итоге в рублях по старому курсу: один к шести… Поэтому прожить безбедно на чужие денежки нам не удалось, пришлось мне работать…

– А Игорек? Когда он-то появился?

– Когда они там в особняке все денежные и деловые вопросы порешали, принесли мне документы на усыновление, все оказалось в порядке, и потом только мальчика мне показали. Ой, такой красивенький, маленький, беленький, – очи Сырцовой наполнились слезами, – подошел ко мне и спрашивает так серьезно: «Ты теперь будешь моя мама?»

– А где он раньше жил? В этом особняке?

– Нет, что вы! Как они мне объяснили и Игорек потом обмолвился, жил он в интернате, они сказали, для одаренных детей, я запомнила, потому что подумала: как они могут понять, что детишки трехлетние – одаренные?

– Скажите, а ваша подружка, Лена Пална, она как? Ей-то ребеночка дали усыновить?

– Вы представляете – нет. Мы с ней встречались, когда из Нарочинска в Благодатный перебирались, устроили вроде как отвальную. Но она выглядела на меня обиженной – будто я виновата, что у меня получилось, а у нее нет. Разговаривала сквозь зубы. И больше мы с ней не виделись.

– Вот вы про людей, что усыновлением занимались, говорите: «Они». Но они, наверное, какую-то организацию представляли? Визитные карточки, может, вам давали? На особняке том название фирмы висело?

– Нет, ничего такого.

– А как вы с ними общались? Как называли их?

– Один, самый главный, был Владимир Петрович. Фамилию он сказал, но я не очень расслышала и не запомнила. То ли Ухин, то ли Ухов, то ли Летов. Секретарша была, Галочка, в возрасте дама. Другие товарищи, чином поменьше – их я совсем не запомнила, но все – мужчины.

– А потом? Они в вашей жизни появлялись? За Игорьком, за его успехами следили?

– В том-то и дело, что нет! Как мы с мальчиком из столицы уехали, больше – ничего. Ни звонка, ни письма, не приезжал от них никто. Больше того: когда у нас проблемы начались с деньгами, что в банке зависли, я по телефону, который они оставляли, позвонила. Мне автомат сказал, что номер не существует.

– А в столицу больше не ездили? Особняк тот снова найти не пытались?

И тут, видимо, Варя превысила лимит вопросов, которые одна случайная знакомая может задавать другой, потому что Сырцова всколыхнулась:

– А что это вы все выспрашиваете?!

У Кононовой ответ был готов:

– Я, знаете ли, следователь из СКР. Мы расследуем дело о разбойном нападении на вашего сына.

Следующий вопрос тоже предполагался:

– А вы думаете, оно связано с его детством?

– Кто знает, – развела руками Варя. – Говорят, все в этом мире одно с другим связано. Значит, вы не знаете, как найти людей, которые занимались тогда усыновлением вашего Игоря?

– Наверное, нет.

– И ничего у вас не осталось? Клочка бумаги с их телефоном?

– Боюсь, что нет.

– Тогда давайте мы с вами картинки посмотрим.

Кононова открыла на смартфоне панорамы Большого Петровского переулка. Стала одну за другой предлагать свидетельнице фотографии размещавшихся там домов. Среди них и старомосковские особняки в два и три этажа были, и реставрированная церковка, и доходный дом – шестиэтажный, прошлого века. Торчала и непонятно зачем вписанная сюда, в самое сердце Белокаменной, панельная двенадцатиэтажная башня брежневских времен и той же поры офисная пятиэтажка. На одну из фотографий Сырцова уверенно указала:

– Это было здесь.

Адрес значился: Большой Петровский переулок, шесть. Уже кое-что. Хоть какой-то след.

Тут Игорь, смирно лежавший на койке, простонал что-то – тихим, тонким голосом.

Усач в мавзолее

Он был Стрельцовым. Хоть и удивительно, но никто вокруг не считал по-другому. Ни ближайший друг Козьма, ни тренер Качалин, ни другие парни из сборной СССР. Он с ними тренировался на базе, спал в пансионате, играл в настольный теннис и волейбол. И что с того, что он был самый молодой: ребята его уважали. Все-таки центр нападения. Когда недавно в Берлин на товарищеский матч ездили, он тамошней сборной три мяча влепил.

А сам он постоянно чувствовал утекающее время. Было ощущение, что надвигается нечто грозное. И он даже знал – что именно, но не помнил, когда оно случится. И, казалось, нет сил это предотвратить. Он отказался от любой выпивки. Слава богу, в сборной был сухой закон. Но кто хотел, лазейки находили. А он помнил, что ему еще в Благодатном рассказывал тренер Петров: многие руководители команд, особенно раньше, игроков за выпивку хоть и песочили, но никогда не отчисляли. Потому что если выгонишь выпивоху – кто играть будет, результат давать? И потом: многие (Стрельцов в том числе) после пьянки даже лучше играли, потому что чувствовали свою вину, заглаживали ее. А тут над ним парни, даже Козьма, посмеиваться стали: «Совсем ты, Эдик, монахом заделался! Ни рюмочку не выпить, ни к девчонкам сбегать! В монастырь, что ль, готовишься? Только знай: футбола там нет!» Он не обижался на подначки. Он твердо решил: изменить историю – и, главное, свою собственную судьбу.

Один раз только чуть не засыпался. На другом. И вот тут точно могли из команды выкинуть – дело суровей, чем пьянка, оказалось. Раз их должны были повезти (перед самой Олимпиадой дело было) на Красную площадь в Кремль. В том числе и в Мавзолей, говорили, поведут. И ребята все очень серьезно к мероприятию отнеслись, даже смешно было на их благоговейные лица смотреть. Обычно в Мавзолей очередь как минимум на четыре часа стоит, надо заранее занимать. А тут – сборная СССР все-таки! – обещали провести без очереди. И ближайший друг Козьма с придыханием даже говорит: «Ах, неужели я увижу наконец великих Ленина и Сталина? Говорят, они там как живые лежат». А он, которого все принимали за Стрельцова, расслабился да и брякнул: «Ой, а усатого таракана оттуда еще не выкинули?» Козьма, конечно, в лице переменился – но он бы его все равно не сдал. На беду, услышал реплику помощник администратора. Ох, он и взвился! Грозил на комсомольское собрание вынести, в бюро горкома написать! Еле-еле его они с Козьмой успокоили, обещали сувенир из Франции привезти. И то хорошо, что больше никого свидетелей не было, а верный друг сказал, что он будет утверждать, что ничего не слышал. И сам Эдик заявил: а я ничего и не говорил! Потом они с другом этот эпизод даже не обсуждали. Замяли, как говорится, для ясности. Но непонимание между ними осталось.

Смерть в Камышле

Прятаться журналист Андрей Тверской все-таки не стал. Мало ли что там Варвара навыдумывала! Она хоть и из Следственного комитета (или, может, даже из другой конторы – покруче), но все равно женщина. А значит, по сути по своей – перестраховщица. Клуша.

Сначала Андрюшу она напугала. Он сотовый отключил, батарейку вынул. Пока везли его на фээсбэшной машине из Камышля в столицу, даже посматривал (от нечего делать), нет ли «хвоста». А когда в Москву въехали и он увидел обычные столичные толпы, несущиеся по своим делам (и никому ни до кого нет дела – тем более до него!), журналист о личной безопасности стал меньше печься. А назавтра в редакции побывал, получил от главного редактора страшный нагоняй за то, что непроверенные материалы анонсирует. На сайте газеты анонс его дикий, обещавший раскрыть все тайны договорных матчей, провисел (как сказали ему добрые коллеги) не больше пары часов. Сняли с треском. И в печатную версию газеты, разумеется, не поставили.