Вне закона
Шрифт:
Илья Викторович знал следователя, который записывал различные изречения подследственных, затем умело их обрабатывал, так составился у него целый трактат о жизни и смерти.
Илье Викторовичу казалось, он понимает Степана Степановича, который был счастлив, что ему выпала необычная доля. Сидел бы в своих Судакевичах или в областном центре, вел рутинный образ жизни, а тут в столице пришлось встречаться с глазу на глаз с людьми, известными в государстве, о которых он лишь слышал или читал. Это были ученые, актеры, писатели, и не важно, что встречи проходили в следственной камере, ведь в другом месте они бы никогда и не произошли.
Судакевич человек был ловкий и смышленый, он понял выгоду для себя таких допросов, превращая их иногда в школу самообразования, спеша получить ответы, которые не раз мучили его в годы учительствования.
Илья Викторович хотя и понял, к чему стремится Судакевич, но недооценил его; как последний олух поверил, что этот вахластый старший лейтенантик расположился к нему. Как бы не так! Месяца два, а то и больше они встречались эдак вольно, потом наступил день, когда Илью Викторовича ввели в кабинет Судакевича, тот встретил его стоя, облаченный в хорошо подогнанную офицерскую форму, а до этого носил штатский костюм, лицо его потеряло всякую мягкость, отвердело, щеки натянулись.
Судакевич взял со стола бумаги, прокашлялся, стал читать протокол; он читал глухо, но четко отделяя слово от слова; по протоколу выходило, что Илья Викторович личность опасная, в органах таким не место, они лишь дискредитируют их; Илья Викторович критически, даже с глубоким неуважением относится к руководству министерства, ведет растленную работу среди молодых сотрудников, так как давно отрекся от долга перед Родиной, измену ей вовсе не считает предательством, потому-то и не утруждал себя поисками преступников среди членов выставкома, огульно их защитил.
Удивился Илья Викторович только в первую минуту, а потом восхитился Судакевичем: ловок, играл вахлака, почти ничего вроде бы не вытряс из Ильи Викторовича, а все же сумел выстроить, хоть и в примитивный логический ряд, высказывания Ильи Викторовича, они ведь наверняка записывались на магнитофон, а Судакевич умело надергал из ответов цитаты. Просто, без затей, но вполне достаточно, чтобы серьезно наказать Илью Викторовича.
— Прошу подписать.
Илья Викторович посмотрел на протокол допроса, усмехнулся:
— А иди-ка ты… — договорить не успел.
Удар в живот был короткий, сильный, дыхание перехватило так, что Илья Викторович согнулся, стукнувшись лбом о стол, и потребовалось время, чтобы он мог вдохнуть, да и то с болью, словно тупым ножом полоснули от груди к животу. Степан Степанович стоял невозмутимо, будто и не он нанес удар.
— Илья Викторович, ты же не новичок, сам допросы снимал. Или подписывай, или пошлю на обработку. Мне приказано сворачивать с тобой. Без тебя дел много.
Порядки Илья Викторович знал и подписывать эту дребедень не собирался. Время не прочное. Еще до того, как арестовали Илью Викторовича, уж бродили в стенах Лубянки слухи, что на самом верху беспокойно, ждут перемен, а они могут быть разными.
Илья Викторович посмотрел на Судакевича, усмехнулся:
— Торопишься, парнишка. Когда я тебя буду допрашивать, разговоров о Тарасе Бульбе и Ромео не будет. Это уж поверь мне.
— Понимаю, — кивнул Судакевич. — Такие, как ты, не церемонятся.
Илья Викторович засмеялся:
— Дурачок. Тебя бы и трясти не пришлось. Сам бы все высыпал. Но меня подписать не заставишь… И посмотри внимательней протокол: учитель, а грамматических ошибок наделал. У нас сейчас начальство грамотное, ошибок не любит.
— Ну, ладно, — сказал Судакевич. — Отдыхай пока. А там посмотрим, может, еще и не так петь будешь.
После того дня они долго не встречались, даже подумалось — Судакевича убрали, потому что раза два Илью Викторовича таскали на допрос к какому-то сопливому мальчишке, а тот все допытывался: кто из членов выставкома родственник Ильи Викторовича? Вот его на чем заклинило, решил такую версию выдвинуть. Каждый валяет дурака по-своему.
Илья Викторович просидел во внутренней тюрьме до июля пятьдесят третьего, уж известно стало о смерти Сталина, о новых людях в правительстве, на допросы больше не вызывали, можно было получить книги из библиотеки, доходили слухи — многих выпустили из тюрьмы, а его все держали.
Но в июле Илью Викторовича вызвали. Охранник успел шепнуть: арестован Берия. Он не знал, как это воспринять, ведь могли и на нем отыграться.
В кабинете следователя ждала неожиданность. Встретил его Судакевич, на нем были погоны капитана, он лучился от радушия, чуть ли не полез целоваться, пахло от него модным одеколоном «Шипр».
— Ну, начальник, — сказал Судакевич, — пора бы нам с тобой и выпить за пришествие жизненно необходимых перемен.
Широким жестом он указал в угол, где накрыт был небольшой круглый столик, на нем бутылка дорогого коньяка, хорошая закуска.
— Это в честь чего же? — спросил Илья Викторович, догадываясь, что последует дальше.
— Темницы рухнут, и свобода… — весело произнес Степан Степанович. — Мне приказано от имени нового руководства принести глубочайшие извинения и сообщить, что компенсацию по заработной плате получишь и прочая, прочая… А обиды не держи. Сам знаешь: служба…
Он подхватил Илью Викторовича под руки, повел к столу. Они не дошли совсем немного, Илья Викторович сделал вид, что споткнулся, Степан Степанович попридержал его и в это время получил удар в живот. Илья Викторович вложил в него всю силу, даже почувствовал, как под кулаком хрустнуло.
Судакевич бесшумно осел на ковер, побледнел, раскрыл рот, широко распахнул глаза, потом хриплый вой вырвался у него из горла, он содрогнулся всем телом, встал на четвереньки, стремительно прополз в угол к умывальнику.