Внешняя беговая
Шрифт:
II.
После посещения школы, Митрич, как и было им заведено с самого начала, отправился в обход своего «хозяйства». Не слишком доверяя новомодным средствам дистанционного наблюдения, он самолично обходил все «дозоры», караулы и «секреты». На улице начинало слегка пуржить. С неба летела какая-то дрянь — то ли мокрый снег, то ли ледяной дождь. Ампутированная нога отозвалась тягучей и ноющей болью, а это было верным признаком того, что погода будет ухудшаться и дальше. И вообще, в теле ощущался какой-то дискомфорт. Митрич никак не мог понять его причины. «Неужто вакцина так быстро дала о себе знать?» — с тревогой подумал он, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию. Заглянул на стрельбище, где проходили каждодневные учения по огневой подготовке солдат-срочников под руководством опытных офицеров. Курс РХБЗ читал для новобранцев он сам, никому из своих замов не доверяя эту обязанность. Сегодня курс по этой дисциплине должен быть по расписанию — после обеда. Обеда! Произнеся это слово про себя, он вспомнил, что собираясь утром на службу, забыл позавтракать. «Ах вот почему я так скверно себя чувствую!» — пришел он к выводу и сразу повеселел, выяснив причину своего недомогания. Быстренько завершив обход, он в веселом расположении духа заспешил домой, где Серафима еще с вечера наварила настоящего украинского борща. Правда, настроение слегка поугасло после того, как он вспомнил о запрете доктора на прием горячительных напитков в период прохождения вакцинации, но все-таки не настолько, чтобы сбавить шаг. Уже идя по центральной улице, он нос к носу столкнулся с майором Семихватовым — начальником местного аэродрома, который тот с гордостью именовал не иначе, как «аэропорт». Майор был кряжист, кривоног, как все летчики, привыкшие к постромкам парашюта в паху и краснолиц,
— Здравия желаю, товарищ полковник! — бодро отрапортовал Семихватов, затем сняв перчатку, крепко пожал протянутую в ответ руку Виттеля.
— Приветствую, тебя, Игнатьич! — ответил полковник в свою очередь.
— А я, как раз, вас и шукаю, Михал Дмитрич, — перешел с казенного тона на бытовой, принятый негласно в среде своих. — То сказали, что вы в амбулатории, то вроде бы в школе вас видели.
— Никак случилось, что? — сразу напрягся комендант, знавший, как не любит лишний раз лезть на глаза командир летного отряда, а заодно и начальник воздушной гавани.
— Погодка-то нынче как разыгралась, а?! Синоптики обещают усиление ветра со всеми сопутствующими. Вона, какая неподобь с небушка валится. И говорят, что продлится это до конца недели, — сообщил тот озабоченно, зябко натягивая перчатку на руку.
— Вестимо, — согласился комендант, поворачиваясь к собеседнику так, чтобы прикрыть его собой от порывистого ветра. — У меня все кости гудят, ровно будка трансформаторная. Лучше любого Гидрометцентра предсказывают продолжительное ненастье, — тоном опытного пациента больницы поддержал Митрич.
— К чему это я тебе говорю, Михал Дмитрич? — задал Семихватов риторический вопрос и сам же на него ответил. — А к тому, что сейчас пришла РДО с материка, в которой сообщается о том, что 6-го числа к нам прибудет борт из Москвы.
— Из Москвы?! С чего бы это вдруг? Только-только улетели и опять? — округлил глаза полковник, не любивший, как и все начальники гарнизонов визитеров из столицы.
— Да не просто борт, — подхватил майор, — а с большими чинами!
При этом начальник аэропорта многозначительно ткнул пальцем в небо для подтверждения своих слов.
— Ох, ты ж мать твою! Опять комиссия?! — охнул полковник, хватаясь за свою бороду. — Вот ведь неугомонные! И чего не сидится им в своих столицах?!
— На этот раз не по нашу душу, — улыбнулся кривовато Роман Игнатьевич. — Приедут к Алексею Сергеевичу наблюдать за установкой…
— Ша, Игнатьич! — прервал его на полуслове Виттель. — Ни к чему об этом посреди улицы суесловить. А что будут устанавливать, так я и сам знаю — без напоминаний.
— Простите! — запоздало вспомнил о режиме секретности Семихватов. — Ляпнул не подумавши.
— То-то же, — благодушно прогудел в бороду полковник.
— Так о чем это я? — запнулся Семихватов. — Ах, да! Так вот, в РДО говорится, что возглавлять делегацию будет Игорь Николаевич, которому нужно обеспечить надлежащий прием и все такое.
— Это какой Игорь Николаевич? — не сразу сообразил Виттель.
— Какой-какой?! Наш Игорь Николаевич! Неужели успел забыть за два-то месяца?!
— Постой-постой! Это ты про Вострецова, что ли?! — вскричал Митрич обрадованно и в нарушение режима секретности.
— А о ком же еще-то?! — закивал Семихватов. — Он теперь там большим человеком стал. Ногами двери в Москве открывает. Охрана при нем и свита большая. Генерал Иванов тоже будет с ним.
— Помню такого, — вставил комендант. — Не единожды был у нас. Дядька дельный и без столичной спеси.
— Он теперь к нашему Игорю Николаичу приставлен вроде как охраны и куратора всего проекта, — со значением добавил майор.
— Тоже неплохо, — согласился Митрич.
— Вот и я о том же. Люди-то прибудут наиважнейшие, а у нас сами видите, погодка начинает сильно портиться. ВПП обледенеет от такой хмари, да тут еще буран намечается не в тему. Что-то рановато погода начинает в этом году портиться. Боюсь, как бы чего не вышло.
— Думаешь, твои парни из БАО не управятся? — смекнул Митрич, куда клонит начальник аэропорта.
— Какой там БАО?! Едва-едва рота наберется, — сморщился Роман Игнатьевич.
— Ладно, не журись, подкину тебе подмогу. Только бы твоя техника не подвела, как в прошлом году, когда твой зампотех начудил с этими японскими аккумуляторами, а нам из-за этого всю ночь всем гарнизоном пришлось лопатами махать, — не отказал себе напомнить о случившемся просчете Семихватова Митрич.
— Да уж, — пришлось согласиться тому с горькой правдой, — понабирают тут по объявлению в военные училища кого ни попадя. А мне потом отдувайся за такую «зеленую кобылку». Но в этот раз не сомневайтесь, все будет в порядке. Лично проконтролирую.
— Тогда, добро. Послезавтра с утречка и пришлю тебе помощь, — смилостивилось Его Непомазанное Величество.
— Вот спасибочки, Михал Дмитрич, — с чувством проговорил Семихватов и, отдав честь, отступил в сторонку, давая пройти полковнику дальше.
Подходя к своему дому, Митрич, прежде чем взойти на высокое крылечко (в поселке все дома были с высокими крылечками), по уже заведенной традиции, сначала заглянул в сарай, где квартировала его белая и толстопятая постоялица со своим отпрыском. Комендант твердой и уверенной походкой (куда только делась хромота!) начал подходить к сараю. Медведица, обладающая феноменальным обонянием, еще загодя, когда он шел по улице, учуяла его приближение, поэтому сначала высунула голову в незапертый дверной проем, а затем, убедившись, что рядом с ее арендодателем нет никого из посторонних, вышла навстречу ему. Вспомнив, что ему только что сделали прививку и теперь он представляет для нее и для ее медвежонка реальную опасность, Митрич остановился и, пошарив у себя в кармане нащупал целый ворох дармовых масок. Кряхтя и не к месту поминая всех святых с применением околонаучного лексикона, он кое-как напялил на себя этот намордник. Медведица, крайне удивленная неожиданным преображением своего благотворителя, остановилась и на ее морде читалось явное изумление от увиденного. Она никак не могла понять, для чего этот добрый без сомнения человек вдруг решил надеть на себя вторую морду, без носа и рта, и что все это может означать. Она как-то неуверенно оглянулась назад, где в дверном проеме показалось мордашка ее сына, тоже ошарашенного от увиденного, и замялась, не зная, что предпринять: то ли отступить на всякий случай свое логово, ставшее уже привычным убежищем, то ли наоборот — выйти навстречу. Видя, в каком затруднительном положении находится его квартирантка, Митрич тоже приостановился, давая ей немного привыкнуть к его новому образу. Наконец природное женское любопытство медведицы победило ее всегдашнюю осторожность, и она мелкими шажками все-таки подошла к нему. Пахло от человека в основном уже известными ей запахами, к которым она привыкла и не боялась. Правда к этим запахам примешивалось и еще что-то неуловимое и слегка специфическое, что щекотало нос и вселяло легкое недоумение. Однако взвесив на весах своей логики все составляющие, она решила, что, в общем и целом это не представляет для нее никакой опасности, а если человек по какой-то причине решил надеть на себя другую морду, то это его личное дело и оно ее никак не касается. Она подошла к нему вплотную и подняла свою громадную голову прямо на уровень его лица. Еще раз, взглянув в глаза своего двуногого друга и шумно втянув в себя воздух широкими ноздрями, чтобы убедиться лишний раз в правильности своих прежних выводов, она осторожно лизнула его своим длинным сине-фиолетовым языком прямо в маску и окончательно успокоилась. Углядев из-за порога, что с матерью ничего дурного не случилось, медвежонок, движимый тем же чувством природного любопытства выскочил из сарая, и смешно перебирая лапами, быстренько подбежал к ним. Ему очень хотелось получше разглядеть ставшего уже родным для них человека, вдруг решившего избавиться от своего старого лица, из которого не всегда пахло приятно, но зато привычно.
Те два месяца, что медведица прожила рядом с человеком не прошли для нее даром. За это время она очень сильно изменилась. От ее прежней катастрофической худобы не осталось и следа. Теперь это был не доведенный до дистрофии зверь со свалявшейся и не поймешь, какого цвета шкурой, а настоящий повелитель высоких широт. Отъевшаяся, и оттого ставшая похожей на дородную купчиху с полотен Кустодиева, с белоснежной и густой шерстью, с толстыми лапищами и могучими когтями, медведица превратилась в настоящую красавицу, всем своим видом демонстрируя телесное и душевное благополучие от неожиданного симбиоза с этим странным, но, безусловно добрым человеком, ставшим для нее и сына ангелом-хранителем. Это было тем более удивительным, если учесть то, что даже в медвежьей среде бескорыстные и милосердные отношения отсутствуют даже в качестве понятия. Наоборот, встретившиеся на узкой дорожке медведи редко расходятся мирно, предпочитая кровавую баталию за обладание охотничьей территорией. А уж случаев, когда собственные папаши были не прочь отведать мясца собственных детишек, в истории медвежьего рода хоть пруд пруди. Именно из-за подобного опасения, беременные медведицы, чувствуя приближение родов, стараются как можно дальше уйти от своих избранников, потому что не надеются на их благородство и отцовские чувства. Судьба же этих двух косолапых детей природы распорядилась по-своему, резко изменив их привычное поведение. Мамаша уже не напрягалась и не шарахалась от любой неожиданности, готовой преподнести фатальные и неизбежные сюрпризы. Она обрела чувство покоя и даже некоторой барственности. Ее нервный и издерганный многолетними жизненными испытаниями характер приобрел за это короткое время умиротворение и созерцательное благодушие, чего от нее, по правде говоря, никто и никак не ожидал, включая самого Митрича. Медвежонок тоже, под стать своей матери, из грязно-серого скелетика, шатающегося от дуновения ветра, он превратился в толстенького и белого колобочка. И весил этот «колобочек» уже столько, что Митрич уже с большим трудом, несмотря на свою физическую силу, мог взять его на руки. Пройдет еще месяц и это уже будет невозможно сделать. За короткий срок она вместе со своим малышок стала не просто местной достопримечательностью, но и в силу неожиданной покладистости своего характера — любимицей всего местного сообщества. Несмотря на все увещевания и угрозы со стороны коменданта, жители Белушьей валом валили к его дому, чтобы не только поглазеть на невиданное доселе приручение дикого зверя, но и поучаствовать в его содержании, ибо несмотря на немалое денежное довольствие, даже по меркам Севера, кормить взрослую медведицу, да еще и с подрастающим медвежонком, дело хлопотное и весьма затратное. Митрич не стал отказывать людям в проявлении милосердия и бескорыстия, оговорив только для дарителей меры безопасности и время для подношений. Ему не хотелось, чтобы подарки принесенные жителями вручались нежданной гостье в его отсутствие. От доброхотов не было отбоя. Движимые чувством сострадания к одинокой матери, они, день и ночь несли к дому Митрича всевозможное съестное. Чего тут только не было? Оленеводы, в основном коренные обитатели этих мест, несли к его дому туши северных оленей, на полном серьезе считая медведицу живым воплощением древнего божества Урюнг-Эге — прародителя всех народов Крайнего Севера. Рыбаки, занятые на промысле рыбы, приносили не только ее, но и нерп, тюленей и моржей, нередко гибнущих от того, что запутались в сетях. Все остальные жители, кто непосредственно не занимался охотой и рыболовством, несли все, что можно и даже не можно, начиная от консервов с тушенкой и кончая конфетами с просроченным сроком реализации. И с этим не было никакого слада, особенно с вездесущими ребятишками, которые после школы взяли привычку навещать косолапое семейство в отсутствие Митрича на месте. Хлебом их не корми, а дай с рук покормить громадного зверя и сделать при этом фото на память, пока она уплетает очередные дары. И именно они, почти не сговариваясь, окрестили медвежонка Умкой, углядев его сходство с мультяшным персонажем. Впрочем, медведица была не такая уж и бесхарактерная. Она с удовольствием брала еду с рук, позировала на фотосессиях, но при этом категорически сопротивлялась тому, чтобы гости подходили к ее малышу. Она бдительно следила за всеми телодвижениями посетителей, и если кто-нибудь из них начинал позволять себе лишнее панибратство в отношении с ее отпрыском, она тут же начинала глухо ворчать и скалиться. После такого недвусмысленного предупреждения, охотников переступать «красные линии» в общении с ней, не находилось. Брать медвежонка на руки разрешалось только самому коменданту, да и то, под бдительным и недреманным оком мамаши. К чести полковника надо сказать, что он старался не злоупотреблять таким неслыханным доверием, понимая, что рано или поздно, но молодой медведь должен будет покинуть свое уютное прибежище, а посему, его не стоит приручать к человеческим рукам, во избежание ненужных эксцессов в будущем. Митрич, со своей стороны, тоже прилагал всевозможные усилия к тому, чтобы ограничить неконтролируемый круг желающих таким образом приобщиться к дикой природе. Он уж и стращал таких сорвиголов, и гонял, и вел суровые беседы с родителями неслухов — ничего не помогало. Оставалась только одна надежда — на в общем-то, удивительно смирный характер Марии Потаповны, как все в поселке ласково звали медведицу. Особенно пристрастилась она к сгущенке, которую могла потреблять в совершенно диких объемах. Поэтому полковнику пришлось не только опустошить закрома обоих продуктовых магазинов и супермаркета, но еще и делать специальный предварительный заказ на материк, чтобы там с ближайшей оказией прислали, пока навигация не затруднена, целый контейнер с этим молочным продуктом. Это, конечно чувствительно ударило по личному карману Митрича, отказавшегося воспользоваться своим служебным положением в части распоряжения местным бюджетом, но тут уж ничего не поделаешь. Как говорится, «для любимого дружка — и сережку из ушка». Естественно, что такое растранжиривание семейных средств мало радовало Серафиму Фроловну — дражайшую «первую леди» поселка и она при каждом удобном случае и при любом споре приводила этот пример, как истинное доказательство того, что муженек на старости лет окончательно «съехал с катушек». Но каждый раз, Митрич яростно отметал подобные инсинуации в свой адрес, тыча в нос своей супруге Красную Книгу, обязывающую всех и каждого беречь исчезающих представителей местной фауны. Окончательному разладу в комендантском семействе положило одно немаловажное обстоятельство. Молва о спасенной от голодной смерти медведице докатилась, неведомо как, даже до столицы. В погоне за сенсацией руководство телеканала «Россия» даже направила своего собственного корреспондента со съемочной группой из своего корпункта в Нарьян-Маре. И первый раз в жизни Митричу ненадолго посчастливилось стать «звездой» телеэкранов. Его снимали и брали интервью, а он давал на камеру пространные объяснения поведения матерой хищницы. Приезжал даже один из братьев Запашных и просил отдать ему для работы в аттракционе медвежонка, но полковнику достаточно было только хмуро сдвинуть кустистые брови, чтобы столичный гость быстренько умелся назад. После того, как информация о неудачной попытке разлучить косолапую мать с не менее косолапым ребенком просочилась почти во все центральные СМИ, подарки посыпались со всех концов страны и сопровождались лишь одной просьбой — не разлучать мать-одиночку с несовершеннолетним сыном. Все подарки, требующие специального хранения, находились в большой морозильной камере, демонтированной для этих целей со старого сейнера, стоящего в дальнем конце бухты и приготовленного для утилизации. Обилие подарков немного успокоило скаредный характер Серафимы Фроловны. Разумеется, присутствие в доме двух «женщин» по-прежнему создавало некоторые неудобства, хоть и нивелированные обильно поставляемыми припасами для содержания постояльцев. Фроловна откровенно ревновала своего «лишенного последнего ума» супруга, всячески демонстрируя неприязнь к временно прописанной жиличке с ребенком. И хотя уже через несколько дней пребывания той в их сарае, она перестала бояться косолапой соперницы, однако, всякий раз демонстративно проявляла к ней свою неприязнь. Мария Потаповна, в свою очередь, обладала недюжинным чувством такта, осознавая свою невольную вину в нестроении семейных отношений приютившего ее коменданта, поэтому по собственной инициативе старалась, как можно реже попадаться на глаза сердитой супруге своего спасителя. Рано утром и поздним вечером, когда уже начинало смеркаться (наличие Полярного дня и ночи никак не отменяло понятия утра и вечера), медведица осторожно вылезала из своего логова и направлялась вместе со своим отпрыском к ручью, протекающему недалеко от дома Митрича. Там, вдали от назойливых глаз она совершала необходимый туалет и вволю поплескалась в теплой для нее водичке. Летом еще ничего, а вот что делать зимой, когда ручей замерзнет? Где ей и малышу купаться? Тащиться почти через весь поселок к бухте? Это была проблема, которая не давала Митричу покоя. Медвежонку нужно было учиться плавать, чтобы приобрести навыки охотника за тюленями и нерпами, иначе, оказавшись в дикой природе, он не сможет выжить. Нужно было что-то с этим делать, а что, Митрич так и не мог толком придумать, каждый раз откладывая решение этой задачи на будущее.