Внешняя беговая
Шрифт:
— Господи! — воскликнул он. — Ты меня, старая, так до инфаркта доведешь! Какое еще там предчувствие?! Выкладывай все, как на духу!
Бабка медленно приходила в себя. Руки ее заметно дрожали, и поэтому она постаралась спрятать их под фартук.
— Давай, старая, колись! — наседал он на нее, понимая, что супругу нельзя оставлять в таком состоянии, которое может закончиться довольно плачевно. Ее срочно требовалось растормошить и разговорить.
— Чтой-то поблазнилось мне, Мишаня — назвала она его именем, которым не называла уже лет тридцать, если не больше.
—
— Сама знаю, что глупая я баба, да ничего с этим поделать не могу, — старалась, как можно на поздний срок оттянуть рассказ о своих видениях.
— Давай-давай! Публика у твоих ног! Насладись бенефисом, — нарочно грубовато обратился он к ней, считая, что именно такой тон сейчас и нужен для того, чтобы привести супругу в душевное равновесие.
— Увидала я Игоря Николаича…, — произнесла она полушепотом и споткнулась.
— Ну, увидала, и что?! — окончательно начал терять терпение полковник.
— С автоматом, — выдавила она из себя через силу.
— С автоматом? — переспросил он.
— Да. Только с каким-то чудным автоматом. Я таких автоматов, отродясь не видела. Дуло толстое такое, — она попробовала показать его диаметр, сложив пальцы в колечко. — И короткое. Ровно обрезал кто.
— Ну, увидала и увидала. И что с того? — нахмурился комендант по спине, которого невольно побежали мурашки.
— Дак стрелял он из него!
— В кого? — изумился Митрич, знавшего Вострецова, как ученого-теоретика и непроходимого гуманиста, для которого взять в руки оружие, а тем более вести из него стрельбу было нечто абсолютно немыслимым.
— Не знаю куда стрелял, а только стрелял, и лицо у него было при этом страшное-престрашное, — продолжала Фроловна свою исповедь.
— Как есть — глупая баба! Чего только не привидится тебе, — попытался он ее успокоить, хотя сам уже начал всерьез беспокоиться.
— Только это не все, — сглотнула она комок, подступивший к горлу. — Я и тебя там увидела, начала она тихонько подвывать.
— И?
— А ты лежал у него возле ног, весь в крови, — уже откровенно начала она всхлипывать.
— Ну, буде-буде, — топтался он около нее, не зная, что сказать и что предпринять.
Наконец, все-таки дал себе присесть вновь.
— Все это бабьи выдумки. С чего ради, я буду валяться у его ног? Да и в кого ему стрелять-то тут? Кругом же все свои! Глупости городишь, старая.
— А вот и совсем не глупости! — с жаром зашептала она. — Чует мое сердце, что не к добру все это.
— Что, всё? — не понял Виттель.
— Всё! И прилет Вострецова и все остальное…
— Что ты имеешь в виду под остальным? — решил он до конца прояснить ситуацию.
— Я давеча в магазин ходила. Горчицу мне надо было купить да листа лаврового. И встретила я там Кузьминишну — жену Ивана Никодимыча, что на той стороне бухты, на станции сидит…
— Иван Никодимыч Вершигора? — уточнил он.
— Так и есть, — подтвердила супруга.
— Ну и что дальше? Что она тебе нашептала такого? — сдвинул брови Митрич.
— А то и сказала, что супруг ее домой, долго не придет. Потому де, что с сегодняшнего дня все служители офицерского чина, которые там обретаются, переходят на казарменное положение.
— Это с чего это?
— А с того, что маневры начинаются с сегодняшнего дня у американов в Норвежском море. Кораблей, говорят, уйму нагнали. Николи такого еще не было. Вот наши и заопасились, того. Как бы, значит, чего не вышло, — выдала бабка военную тайну и поджала трясущиеся губы.
— Мы-то тут, с какого боку? — хмыкнул полковник, уже в который раз дивясь и втайне завидуя осведомленности своей супруги.
— Дык все знают, какую штуку у нас в «горе» мастырят. Говорят, что как только примут на вооружение, так всем буржуям карачун и наступит одномоментно, — опять не удержалась бабка, чтобы не выдать государственную тайну, о которой знали все в округе, включая ездовых собак местного населения.
— Говори дальше, — насупился полковник.
— А что говорить-то? Ты сам много раз говорил, что Игорь Николаич и Алексей Сергеич самые, что ни есть ценные люди для страны, кои дороже президента и всей его свиты.
— И что? — заладил полковник, как заезженная пластинка.
— Вот я своим бабьим скудоумием и кумекаю, что все одно к одному складывается.
— Что складывается?
— Там ить, — махнула она куда-то рукой, — тоже ведь не дурачки сидят. Все видят, и все слышат. И уж наверняка тоже знают, что испытания наземной установки вот-вот завершатся и начнут испытывать такую же, только на самолете.
— Дальше, — проговорил Виттель, чуя, как намокает от пота спина под рубашкой.
— Самое, что ни на есть удобное времечко, чтобы прихлопнуть нас тут всех разом и скопом. Пока, значит, установку не поставили на боевое дежурство и самолет в небо не запустили. Дык еще и обе золотых головы в одном месте собрались — все им меньше хлопот будет по устранению. Когда еще такая удача-то выпадет? — выпалила она речь и нахохлилась, будто последних сил лишилась.
— Помнится два месяца назад, когда я тебя уговаривал уехать к детям на материк, ты вела совсем другие речи. Мол, де и флот не пропустит и ПВО не подкачает. А сейчас, что? — невесело усмехнулся он, понимая, что на этот раз соображения Серафимы весьма рациональны, и что будь он на месте какого-нибудь пиндосовского адмирала, то, несомненно, воспользовался сложившимися обстоятельствами.
— И на старуху бывает проруха, — кратко резюмировала она.
— Ладно, — поднялся он с табуретки и одернул на себе китель. — Чтобы там ни было, а свой воинский долг я исполню до конца. Слова твои приму к сведению, хоть и навеяны они извечными бабскими страхами. А тебе так скажу. Если что, выстрелы там или взрывы, какие начнутся, то ты лезь вон в сундук, — кивнул он в сторону громадного и тяжеленого сундука, что раскорячился на половину коридора, и в котором Фроловна хранила старые перины. — Я специально заказал такой и чтоб изнутри обшит был стальными пластинами. До убежища все равно тебе не добежать, а тут сховаешься на время. Закроешься изнутри, там вон щеколда имеется. И лежи себе, пока все не стихнет. Там сзади дырки — не задохнешься.