Внимание - чудо-мина !
Шрифт:
Он снова поймал на себе насмешливый взгляд из-под ресниц.
– Может, скажете, вы только и думаете про фашистов?
Она закашлялась.
Он встал, плотнее прикрыл окно. Из уличных репродукторов гремели веселые песни.
– Я думаю, что у вас нехороший кашель. Может быть, еще таблетку аспирина?
– Мама мне всегда делала горчичники - и всякую простуду и хворь тотчас точно рукой снимало.
– Так у нас полно горчичников в аптечке! Сейчас притащу!
– Постойте, не надо, неудобно!..
Но Коля уже вылетел в коридор, в ванную. Рассыпая разные медикаменты,
– А ваша одежда совсем еще не просохла, - коварно сказал он, входя в гостиную, держа в руках тазик с водой и горчичниками.
Нина наотрез отказалась от горчичников. Подтягивая плед под самый подбородок, запахивая халат на груди, она то смеялась, то злилась. А потом, посмотрев в глаза Коли, вдруг повернулась на живот и, опустив плед с бахромой, приоткрыла обнаженную спину.
Словно священнодействуя, Коля бережно наложил пару горчичников поверх острых девичьих лопаток, пару на лопатки, еще три горчичника ниже лопаток.
Он хотел наложить еще три горчичника, но Нина с улыбкой покачала головой и попросила полотенце. Коля пулей вылетел за полотенцем, за лучшим маминым махровым полотенцем, а Нина лежала и улыбалась своим мыслям, ежась от холодных еще горчичников.
– А теперь выйдите или отвернитесь!
– скомандовала Нина, когда Коля влетел обратно с полотенцем.
Коля отдал честь, повернулся кругом на каблуке через левое плечо, строевым шагом подошел к окну. Стоя спиной к софе, зажмурил глаза...
Замерла музыка из кинофильмов.
"Передача окончена!
– объявил диктор. Кажется, это был Юрий Левитан. В девятнадцать часов - беседа "Антикоминтерновский пакт - угроза всеобщему миру..."
– Теперь можно, - сказала Нина вслед за Левитаном. Коля обернулся, встретился глазами с Ниной. Они долго смотрели друг на друга, пока она не опустила ресницы. Долго будет помнить Коля эти взгляды. С его стороны млеющие от телячьего восторга, с ее - то неуловимо ободряющие, то расхолаживающие и пугающие.
Он настроился на другую станцию: передавали "Прелюды" Листа, потом Вторую рапсодию.
– Ой, мамочки!
– вскричала Нина под конец Второй рапсодии.
– Ой, ой, ой! Жжет вовсю!..
– Терпи, казак!
И вдруг он вспомнил:
– Дурак! Осел! Да вы... да я... Мы с утра ничего не ели!
– Вот еще!
– застеснялась Нина.
– Чай пили с вареньем и конфетами. Я ни чуточки не голодная, честное слово!
– Дудки! Голодовку хотите объявить? За кусочника меня принимаете! Обед, правда, вчерашний... Вот черт! В дежурную булочную придется сбегать, это рядом, у Петровских ворот. Я мигом - одна нога здесь, другая там. Не смейте снимать горчичники!..
Он стремительно выбежал, громко на весь подъезд хлопнув дверью.
Вскоре он вернулся, бегом промчался по лестнице на пятый этаж с батоном и кирпичом бородинского. Он быстро вошел в гостиную и остановился как вкопанный на пороге.
Диктор читал беседу о международном положении:
"Гитлер-это война. Тельман первым заявил это немецкому народу..."
Нина спала, свернувшись калачиком под пледом. Полотенце с помятыми влажными горчичниками лежало рядом на стуле.
Коля прошел на цыпочках к приемнику, выключил его, подошел ближе к софе. Два шага отделяли его от Нины, но ближе подойти он не решался.
Долго не спускал он с Нины влюбленных глаз. Жевал, машинально откусывая от свежего батона, мягкий, пахучий, еще теплый хлеб.
Потом подошел к окну. За золотой россыпью огней вечерней Москвы полыхал в полнеба закат. Что-то было в нем величественное и грозное.
В комнате было так тихо, что Коля слышал чуть учащенное дыхание девушки.
В голове - рой мыслей, нужных и случайных, сумбурных и совсем зряшных.
Отчего так часто, так больно и сладко стучит сердце?.. Этот халат на Нине. Мамин халат. Никого на свете раньше он так не любил, как маму... Нине очень идет этот халат, не просто идет... Это очень здорово, что она в халате мамы. Только один человек в мире может надеть мамин халат. Его могла бы надеть сестра Коли, но у Коли нет сестры...
Пойти на вечеринку к Майке? Зачем? Нет, ни за что! Там Ванька со своими плоскими шуточками, сравнит еще с графом Нулиным...
Но ведь она голодная. Ничего, пусть лучше поспит...
"Не теряйся!
– сказал Ванька.
– Не дрейфь!"
Пятясь, не спуская глаз с Нины, чье лицо мягко светилось в отблеске заката, он ушел в спальню, бесшумно прикрыл за собой дверь.
Ничего, он будет ждать, пока она проснется. Вместе поужинают, поговорят. Надо сделать так, чтобы она не ушла из жизни, из его, Коликой, жизни. Надо познакомить ее поскорей с "мамонтом" и "папонтом". Они все поймут. Она будет другом, самым большим другом.
Не раздеваясь, Коля лег на кровать, с мечтательной улыбкой смотрел на потолок, по которому пробегали отсветы автомобильных фар - огни машин, поднимавшихся с Трубной площади к Петровскому бульвару. Взвывали на подъеме моторы трамваев. На бульваре под липами играл баян: "Сердце, как хорошо, что ты такое..."
Разводы на беленом потолке вдруг принимали очертания Нининого профиля, романтических замков, батальных картин. И опять Нининого профиля.
Несколько раз он подходил к двери, прислушивался, - все тихо, спит.
Он уснул незаметно, уже за полночь, так и не раздевшись.
Подхватился рано утром. Не было и семи. Скинул полуботинки с замлевших ног, надел тапочки, наскоро умылся, причесался. Яичницу изжарил по любимому маминому рецепту: взбил на двоих четыре яйца, вскипятил на сковороде четыре ложки сливочного масла в четырех ложках воды.
Завтрак подать на кухне или в гостиной? Нет, конечно, в гостиной! Но не слишком ли он поспешил с завтраком? Еще совсем рано, Нина спит.
Ничего не рано. Да и яичница пропадет. И подогретый кофе, как всегда говорила мама, не кофе, а бурда.