Внимание - чудо-мина !

Горчаков Овидий Александрович

– "Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой..." Русский человек умеет веселиться...

Он резко обрывает игру и описывает пол-оборота на вращающемся табурете.

– Итак, Катарина, нашего генерала я проводил. Надеюсь, ты рада, моя пташечка? Генерал улетел далеко-далеко, если хочешь знать - к самому Гитлеру! И теперь всю ночь мы будем одни...

Надя с ужасом смотрит на барона. Он явно выпил, от него пахнет перегаром коньяка. Тон опасный - игриво-иронический.

–

Чем бы, думаю я, возвращаясь с аэродрома, заняться в этом скучном городе? А Карл, этот мальчишка, и говорит мне: "Продай, - говорит, - флакон духов из Парижа, я хочу смягчить ими сердечко неприступной Катарины". Пижон! Французские духи девицам имеет право дарить только тот, кто добыл их среди прочих военных трофеев в Париже? А Карл, этот юнец, хоть и прыткий малый, а в Париже никогда не был. Так что укрощением строптивой Катарины решил заняться я лично. Айн момент! Сейчас я принесу твой подарок. Ведь недавно был праздник Красного Октября, не так ли?..

Ганс-Гейнц проводит пальцами по надписи "Красный Октябрь".

– Ужасный инструмент. Его уже не настроишь, Я присмотрел генералу чудный белый "Бехштейн". Вместо ножек - львиные лапы. Представляешь? Белое с золотом. Ах, да! Пардон! Про подарок-то я и забыл.

Выйдя из гостиной, хлопнув дверью, барон наблюдает, что станет делать Катарина-Надя, не схватится ли она за пистолет, который он так предусмотрительно оставил на диване?

Но Катарина стоит неподвижно, прижав пальцы рук к пылающим щекам.

Через минуту или две он возвращается, уже скинув шинель и сняв фуражку, из своей комнаты. В руках у него небольшой изящный флакон.

– Прошу, мадемуазель! Сегодня от вас должно пахнуть Парижем.

Катарина-Надя отталкивает его руку,

– Что вы! Зачем мне! Не надо!..

– Дурочка! Это же "Шанель-пять". Это запах Больших бульваров, Елисейских полей! Запах Пляс Пигаль и "Лидс".Самый хмельной запах в мире! Ну, пойди, пойди ко мне, моя милочка! Моя душечка!..

– Отстаньте!
– почти кричит Надя, отталкивая барона. Она выбегает из гостиной, бежит, задыхаясь, вверх по узкой лестнице. Там, в мансарде, - ее комнатушка.

Захлопнув дверь, она щелкает задвижкой, прислоняется спиной к двери. Спазмой перехватило горло.

Барон стучит в дверь. Слышится его насмешливый хохот.

Милочка! Душечка! Да открой же! У американцев есть чудесная поговорка: если - насилие неизбежно, смирись и наслаждайся, Каков совет девицам, а? К чему ломать дверь? Придется снять у тебя задвижку.

– Уйдите!
– потерянно просит Надя.
– Я буду жаловаться генералу!..

– Ты ж незамужем, это Карл на "Арбайтсамте" слышал. Быть может, у тебя был жених? Кто он - летчик, моряк, лейтенантик? Открой, Катарина! Я начинаю сердиться. А в гневе я страшен. Как мой предок - Александр Христофорович. Клянусь богом! Ну, какие у тебя могут быть секреты от меня? Катарина? Пусти своего Петруччо! Ты во всем должна меня слушаться, слышишь? Катюша! Это я, твой Петрушка...

Он налегает плечом на дверь. Дверь трещит, как ни держит ее Надя, отлетает задвижка.

Надя подбегает к небольшому окну, пытается распахнуть заклеенное на зиму окно.

Плотоядно улыбаясь, барон переступает через порог. У него торжествующий вид. Но в эту минуту внизу хлопает парадная дверь, из вестибюля доносятся быстрые шаги.

Барона словно ветром выдувает из мансарды.

Щелкая платиновым портсигаром с фамильным гербом, закуривая, барон небрежно приветствует Карла фон Рекнера,

Унтерштурмфюрер бросает подозрительный, ревнивый взгляд на Бенкендорфа.

– Мой бог!
– смеется барон.
– Да ты ревнуешь, мой мальчик. Зря! Наша горничная предпочитает опытного мужчину, с французской школой!..

– Не болтайте вздор, барон!
– зло отвечает фон Рекнер.
– И не забывайте о нюрнбергских законах. Всякая связь с туземками воспрещается. Наша офицерская честь...

Все это старо, мой мальчик! Старо! В Берлине Геринги Гиммлер поговаривают, что - надо уничтожить всех украинцев мужчин, а на их место прислать сюда жеребцов из ваших СС!

– Не смейте трогать СС! Я не посмотрю на наши родственные связи!

Только телефонный звонок из комендатуры прерывает разгоревшуюся было семенную ссору,

– Постыдился бы скандал поднимать из-за горничной!
– усмехается, поднимая трубку в гостиной, барон.
– Алло! Что, что? Нет, генерал уже улетел в ставку. Будет утром тринадцатого. Что? Мост? Виадук? Опять?.. Хорошо, я сообщу начальнику штаба...

Сразу протрезвев, барон кладет трубку, поворачивается к фон Рекнеру:

– Холодногорский виадук! Во второй раз взорваны "ворота города"! Большие жертвы; через виадук как раз шла моторизованная колонна с пополнением...

– Вы, кажется, из Чугуева?

– Нет, я из Валуек!

В пятый раз смотрит Коля Гришин "Штурм Харькова" и "Галло Жанин" с опостылевшей ему Марикой Рокк. Эта явка - последняя надежда. И наконец к нему подходит неприметный внешне человек с простым, открытым лицом. С виду незнакомцу почти столько же лет, сколько и Коле. Пожалуй, он старше Коли всего на два-три года. Какой-то осунувшийся, бледный, с горячечным блеском в глазах. Впрочем, в Харькове все жители худые и бледные, если с голоду не пухнут. Коля сам кило пять потерял, костюм с чужого плеча и пальто висят на нем, как на вешалке.