Вниз по реке (Сборник рассказов)
Шрифт:
Я поднял стакан и выпил сока. Слишком быстро, слишком сохнут губы. Я посмотрел на девушку, на её лице был страх.
— Он снова задержал дыхание, но, как определить, что ты наконец-то вырвался в явь? Настоящий сон умеет запутать. Он выдаст видения за реальность, он так досконально скопирует картинки и ощущения яви, что мы будем пробуждаться раз за разом, но всё ещё оставаться там, внутри замкнутого лабиринта нави. И каждый раз будем верить, что мы пробудились по настоящему. Это страшно. Он не дышал, и молился, чтобы агония выбросила его в мир бодрствующих. Он отчётливо слышал вой ветра через пустую раму. Занавеска взлетела к потолку, и он краем глаза вновь увидел танцующую амёбу. Она словно исполняла танец охотника, загнавшего жертву. И тут земля содрогнулась. Потом ещё раз. Сердце яростно застучало в грудную клетку. Кислород кончился, и вновь началась агония. Земля содрогалась раз за разом, в чётком ритме. Кто-то идёт сюда, понял он, и, открыв глаза, с хрипом потянул в себя воздух. Тело дрожало, остановить
Я бросил быстрый взгляд на девушку. У неё переживающие глаза. Не слишком ли часто я смотрю на неё?
— Само собой после этого он несколько дней даже не пытался повторить опыт. Но его мучили вопросы. Что это было? Или кто? Что за чёрная амёба исполняла танец смерти, закрыв собою всё небо? И от чьих шагов содрогалась земля? Он ходил на работу, как робот, автоматически, пялясь в монитор, но ничего не видя, и почти ни с кем не разговаривая. Хотя и до этого он не был словоохотливым человеком, скрываясь от этого мира внутри, он всегда молча смотрел на кипящую вокруг жизнь. И лишь иногда жалел, что она вот так, крутясь в танце, проносится мимо него, не задевая его даже краем своего платья. Но такая жалость была редкой. Чаще он просто разглядывал её с искренним удивлением, почему им так просто? Просто радоваться, смеяться, и даже ненавидеть. Почему они вообще ненавидят? Это был самый сложный для него вопрос, потому что он не знал этого чувства. Как будто бог забыл его положить ему в душу ещё при рождении. И через неделю он решился. Он просто понял, что ему нечего терять. В отличии от других, у него не было никого в этом мире. Конечно, кроме матери. Когда-то он решил для себя, что он должен пережить смерть матери, а не наоборот. Слишком полной горя была её жизнь, и дополнить её ещё одним, худшее преступление. Но он и не хотел умирать. Нет. Он хотел только посмотреть на долину за скалами и вернуться. Ужас прошлого раза уже потерял чёткие очертания, и ему показалось, что всё не так опасно, что ничего плохого не случится. В тот вечер он выкурил подряд две сигареты и, устроившись на диване, прикрыл глаза. Сон долго не шёл. Он ворочался, стараясь отвлечься от всего здешнего, от всех мыслей. И, наконец, провалился в бездну. Когда он открыл глаза, на часах было уже за полночь. Он медленно поднялся и первым делом заглянул за занавеску. Может быть амёба уже танцует, и стоит ему только выйти… И тут он услышал за спиной лёгкий шорох. Дыхание спёрло, крик подступил к горлу, но он сдержал его, ценою выступивших на глазах слёз, и обернулся. Перед ним стояла девушка. Ни её лицо, ни её тело не были статичны. Она непрерывно менялась, как та амёба на небе. И он вдруг почувствовал знакомое чувство внутри, он почувствовал любовь. Знаете, во сне иногда мы чувствуем. И чувствуем в несколько раз сильнее, чем на яву. Каждый хоть раз рыдал во сне от счастья, от горя, от умиления, и ощущал невероятную любовь. Бескрайнюю, искреннюю. В этом мире слишком много рамок. Нам говорят, так нельзя, и так нельзя. Это плохо, это хорошо. Но в настоящем сне нет никаких рамок, нет ни одного табу. И поэтому если во сне вы чувствуете любовь, она обязательно будет до слёз. И он облегчённо заплакал. А девушка говорила ему про долину за скалами, что он не сможет остаться здесь, с нею, пока не поборет свой страх, свою идикУду. Кто это — идикуда? — спросил он сквозь слёзы. Это твой страх, страх смерти, страх жизни, страх чувств, и он слишком силён. Ты слышал, как содрогают землю его шаги? Да, сказал он. Пока ты не увидишь долину, ты не сможешь остаться со мной. Он закрыл глаза, из которых продолжали течь слёзы, и представил луг, а у самого горизонта высокие скалы. И он шагнул вперёд. Из за скал появилась амёба-туча и рванулась к нему. Ветер усилился, взволнованно зашептались травы, страх стал сковывать его, но он до крови закусил губу и шёл. Амёба дотянулась к нему, когда он уже схватился за первый уступ и пополз вверх по каменной скале. Она окутала его непроницаемой темнотой, сжала его лёгкие, в ушах стоял нестерпимый вой. Но он нащупывал уступ за уступом и лез вверх, чувствуя, как дрожит земля под тяжёлым шагом идикуды. Она шла к нему, чтобы убить, и он всё быстрее и быстрее шарил в тьме руками, выискивая небольшие выемки и трещины. Руки затекли от напряжения, он уже не чувствовал предплечий, казалось пальцы вот-вот не удержат и он полетит вниз. А там она, горящая ненавистью, местью, как это он осмелился бороться с ней? Правая кисть не выдержала, и рука скользнула вниз. Он всем телом прижался к холодной скале. Шаги прекратились, вой стих, всё замерло, выжидая. Он попытался поднять руку и за что-нибудь зацепиться, но тут понял, что пальцы левой руки уже разжимаются.
— Значит он погиб! — ликующе вскрикнул виновник — Это как в одном фильме. Речь ведётся от лица главного героя, а в конце он погибает. По-моему в «Короле Артуре».
— Да — спокойно ответил я — С того момента, как он последний раз отправился туда, я придумал. Но не безосновательно. Он на самом деле умер во сне.
Виновник злобно посмотрел на меня.
— И к чему всё это? — спросил он — В чём суть?
Я пожал плечами.
— Извините, мне нужно идти — громко сказал я, поднимаясь.
— Мне тоже — неожиданно произнесла девушка.
Виновник покачал головой и скривил недовольное лицо. За столом все с каким-то презрением посмотрели на меня, но мне было наплевать на их презрение. В прихожей я помог девушке надеть пальто, напялил свой любимый засаленный ватник и мы, спустившись пешком по лестнице, медленно пошли по дороге. Виновник в прихожей, наверное, продолжал качать головой и кривить недовольную мину. Или уже вернулся к столу, и крутит пальцем у виска, говоря обо мне. Ну и конечно, он уже пожалел, что пригласил меня…для массовки.
На улице была ночь и осенняя прохлада. Тускло горели редкие неразбитые фонари, и вокруг них желтоватой короной сиял подсвеченный туман. Девушка молча шла рядом, кутаясь в пальто, иногда вздрагивая. Я не знал о чём заговорить, а она не начинала. Наконец, в очередной раз поёжившись, она спросила.
— Вы всё это придумали? — и бросила на меня взгляд.
— Давай на ты — сказал я.
— Давай — она чуть заметно улыбнулась — Ты всё это придумал?
— Нет — тихо проговорил я — Все эти настоящие сны, эта идикуда, девушка, скалы, всё это правда. Но основная правда в том, что я не знаю, сорвался ли он со скалы, или всё-таки добрался до вершины и увидел долину.
Девушка поёжилась и чихнула. Я посмотрел на её тонкое пальтишко. Так не долго и простудиться.
— Ты далеко живёшь? — спросил я.
— В юго-западном районе — ответила она и вновь чихнула.
— Далеко — сказал я, задумавшись — Ладно, подожди.
Я достал телефон и вызвал такси.
— В центр, к «Вершине». Побыстрее, пожалуйста.
Девушка робко улыбнулась.
— У меня денег не хватит.
— У меня есть — сказал я.
Подъехала машина, я открыл заднюю дверцу и девушка, ёжась, юркнула в салон. Я отдал водиле две сотни, и она недоумённо посмотрела на меня.
— Ты не едешь?
— Нет, извини, у меня кое-какие дела — я сделал вид, что мне очень жаль.
— Мы ещё увидимся? — с надеждой спросила она.
— Конечно — ответил я, хотя знал, что уже никогда. Она хорошая. Очень хорошая, и именно поэтому я не смогу сделать ей больно. Я не смогу ласково смотреть на неё, шептать те самые слова, нежно обнимать. Всё это будет обман, злая ложь, низменное притворство, а на самом деле…. на самом деле моё сердце давно не умеет любить. Тогда, той ночью, когда нужно было идти к скалам, чтобы увидеть долину, я испугался. Да, я струсил, я задержал дыхание, и проснулся. И лишь та часть меня, которая любила, и плакала от любви, бросилась к скалам, с болью оторвавшись от меня. Я так и не узнал, и, наверное, никогда не узнаю, увидела ли она долину? После той ночи я уже ни разу не смог вернуться в настоящий сон. Я пытался, я клял себя за трусость, я молил небеса, но не мог. А через время, чтобы забыться, я с головою бросился в компьютерные технологии. И вот мне тридцать два, у меня одинокая, однообразная жизнь, я неплохой программист, и я не умею любить. Но иногда во сне я слышу приглушённый, еле различимый крик, словно тот, кто кричит, в миллионах световых лет от меня. И он кричит мне — иди!
Куда?
Если не посадить петрушку
Журнал «Тьма» (под названием Ограда) ноябрь 2008.
Льёт обложной дождь, пуская по серым лужам недолговечные пузырьки-кораблики, плача слезами, капающими с листьев. Сырой воздух невесомо проникает в лёгкие, остужая напружиненную, лихорадящую душу, и всюду этот однотонный заунывный шум, от которого никуда не деться, от которого тянет в сон, в самую глубину бессознательного покоя, но покоя нет. Его и не может быть. Приближается неумолимая ночь, ночь, которая пришла и которую ты боишься, потому что знаешь, она опасна. Сажать петрушку сейчас? Поздно. Господи, если ты есть, спаси…
Жизнь вертится, как волчок, однажды запущенный, и вопреки всем законам физики, не замедляющийся до самой смерти. Только с последним вздохом он резко остановится и, подстреленным на бегу зверем, рухнет на бок. А пока он крутится, разве ты что-нибудь успеешь? Несёшься вперёд, хватаешь руками пустоту, и ничего, ничего никогда не успеваешь. Даже самое важное, то, что спасало тебя от неведомого, способного убить одним своим приближением к твоему телу, к твоей душе. Плачь, горько плачь, сегодня ты беззащитен, как ещё никогда с момента своего появления. Дождь плачет с тобой и о тебе, но разве слёзы их остановят?
Что я делал весной? Неужели у меня не было ни одной лишней секунды? Сколько времени нужно, чтобы посадить петрушку? Я сам виноват! Работа, работа, работа. Глупое желание купить плазму, новый двухядерник, и ещё эту, как её…Я уже и забыл, как она называется, а ведь так мечтал приобрести…Тьфу. Противно. Противно и страшно. Тратиться на ненужное, не сделав главного, Господи, во истину мы идиоты.
Прошлая, холодная и бесснежная зима уничтожила весь рядок петрушки, и мне пришлось её полностью вырвать. Ничего, завтра посажу новую, я помню, как сказал это, но разве сделал? Нет. Завтра растянулось надолго, но сегодня оно закончится. У меня уже нет завтра, я уже мёртв, дело ещё нескольких часов, ещё нескольких оборотов волчка.