Внук Бояна
Шрифт:
разом войдут в золоточеканные двери, под узорчатые резные своды, и наполнятся их сердца благоговением и страхом перед ликами бога и святых, искусно расписанными на стенах, перед невиданным, сжимающим сердце в горстку величием храма. Сам епископ Черниговский Порфирий благословит торжественное освящение Успенского собора.
Давно кончились черниговские земли, пошли пронские — степи да дубравы. Шатры на ночлег поставили рядом с постоялым двором. Солнце еще не садилось. Княгиня, утомленная тряской, улеглась в шатре. А Всеслава и сенные девушки, запыленные в дороге, побежали к
И вдруг впереди зашевелились кусты. Всеслава не успела вскрикнуть — рядом, как из земли, встал бородатый человек, в кафтане грубого некрашеного сукна, сунул ей кушак вонючий в рот, накинул на лицо какую-то грязную тряпку...
Очнулась она на скачущем коне, ее придерживал этот же противный бородач сильными руками. Позади доносился густой конский топот— не погоня ли своих воинов настигает?.. Почему же они не кричат?.. Где-то близко воют волки, с жуткими, отчаянными переливами. Страшно! Говорят, вот так же, на разные голоса вопят и кикиморы. А в другой стороне леший стонет и хохочет: попалась, мол, киевлянка, в лапы лесного владыки!
Ехали долго. То лесом, то степью. Луна светит, вся голубая. И ползут через дорогу будто страшные чудища, сотканные из тумана, ползут от озерной воды, из камышей, где живет водяной. Ползут и скрываются в черном лесном увале. И все же лесом ли ехать, степью ли — не так страшно, как страшен этот лесной человек. Шевельнешься чуть, и его лапищи сразу сожмут плечи до боли — косточки только хрустнут! А и косточки- то чуть не детские...
Запахло дымом. Совсем светло стало. Всадник остановил коня у высоких ворот с резными столбами. На них — конские черепа и кресты. Постучал плеткой, пока не залаяла собака, крикнул:
— Эй, сычиное племя, открывай! Черный коршун голубку добыл!
Подъехали и задние всадники. Всеславу внесли в полутемную избу, закопченную, провонявшую дымом. Положили на лавку. Бородач развязал ей руки, выбросил тряпку изо рта.
— Теперь кричи не кричи, лучше молчи, — сказал и вышел.
В дверь заглядывали какие-то страшные, заросшие лохмами лица в холщовых рубахах, сморщенные старухи в теплых шалях качали головами, что-то шептали, как заклинания. Всеслава была уверена, что это язычники, и, прижимаясь к бревенчатой стене, кричала на них:
— Не подходите!.. Подите прочь!
В тревожном полузабытье она забилась в угол, поблескивая оттуда, как зверек, гневными до дикости глазами. Кто-то вздохнул и зашептал у двери:
— Осподи! Неужто сама княжна? Что же с нами будет?! Не помилуют!
— Бог не выдаст, так и черт не возьмет.
— Пожгут наши скиты святые.
— Кащеря спасет, мы ему ишь какой подарочек удружим. Казны не пожалеет. Краля писаная... А суженый ее, слышь-ка, смердку простую завел на утеху.
— Он же в плену у поганых?!
— Сказывай! В плену, да не у тех. А у мельничихи молодой прохлаждается. Потому вроде
Старые женщины подали ей молоко и хлеб, лесную малину- ягоду. Она гнала их прочь, ей казалось, что от всех людей тут идет какой-то звериный дух, их взгляды будто пронизывали ненавистью и любопытством.
Еще принесли еду — кусок вареной дичины и хлебово в деревянной точеной миске и скрылись, как нетопыри. Княжна опять не притронулась. Топнула ногой и потребовала старшего хозяина. Вошел пожилой угрюмый человек, все лицо заросло беловатыми волосами. Одет он в чистый суконный кафтан.
— Что надобно? — прохрипел сердито.
— Отвези меня в Пронск! — прикрикнула она, как приказала.
Старшой усмехнулся:
— А в половецкую орду не хочешь? Богатые дары за тебя дадут.
Она опешила: это было самое страшное! Но быстро нашлась и топнула ногой:
— Ты не смеешь продать меня!
— А тут смелости не надобно. Ночью прискачут — и гайда! Тут в лесах свои законы... Князь Асап обещает за тебя табун коней.
— Отец даст больше! — все еще гневно кричала Всеслава. Она не теряла присутствия духа: если человек заговорил о корысти, то его можно купить. Это она знала еще в Киеве.
— Петлю на шею? — человек сдержанно рассмеялся. — У князей это недолго. А я хочу жить.
— Обещаю тебе: ты будешь хорошо и богато жить! Ты получишь вотчину — землю и деревушки...
Всеслава была готова обещать все блага этому лесному бородачу. Во дворе раздался собачий лай. Где-то хлопнула дверь, и сразу раздались женские причитания:
— Голубчик ты наш, боярин! Сам приехал, потрудился!.. Хозяин быстро нырнул обратно в низенькую дверцу. Донеслись приглушенные голоса, какие-то вскрики. Кто-то решительно и тяжело зашагал в сенях, смелым рывком распахнул дверь. Перед княжной появился богато одетый, еще молодой, красивый человек, с черной подстриженной бородкой. Низко поклонился и сказал:
— Будь здрава, княжна! Пришел я спасти тебя от лесных разбойников.
— Спасибо, добрый человек! Не знаю, как величать тебя,— смелее выговорила Всеслава. — Кто ты?
— Я — владыка всех этих лесов. Княжий атаман и боярин Кащеря. Я повезу тебя, куда сама захочешь. Приказывай!
— Отвези к великому князю Всеволоду Юрьевичу. Он наградит тебя.
— Я и без того премного обязан ему, — сказал Кащеря и невесело схватился за горло, сделал трудный глоток. Он будто снова почувствовал мокрую петлю на шее, накинутую воинами князя Всеволода, пленившими его в бою с крамольными резанцами. Тогда за него дал выкуп князь Роман.
— Никогда не забуду щедрости великого князя Всеволода, — проговорил он с усмешкой. Хлопнул в ладоши, и тотчас вошли две красивые девушки. — Соберите княжну в путь, — сказал он им. — Поедем по землям Донского княжества Ярослава Глебовича.
— Мы увидим его? — обрадованно воскликнула Всеслава. — Он в половецком плену.
У Вееславы слезы брызнули из глаз: значит, верно, он в плену...
— А ты не тревожься. Половцы берегут его, хотят породнить с ханами: у них дочерей — целые табуны. Вот и делают смотрины... Как женится на половчанке, так и отпустят с молодой женой-