Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
Шрифт:
— Моего папашку убили, — сказал Тритон. — Точно, убили. Я знаю, да.
Амфитрион ощутил себя чужим. Здоровый среди калек. У Леохара мама погибла, у Тритона — отец. А у него все живы: и мама с папой, и сестра, и дедушка с бабушкой. Дяди живы, тети живы…
«Может, я все-таки не проклятый?»
Впервые эта мысль не принесла удовлетворения.
— Мы с ней тут сидеть любили, — Леохар взял горсть земли, просеял между пальцами. — По вечерам. С мамой я на самом краю не сидел. Она все боялась, что я упаду.
Он бросил остаток земли вниз, как на свежую могилу.
— Когда я маленький был, мне мама сказки
Угасал огонь за горами. Лишь алая полоска окаймляла зубчатые контуры вершин, делая их неправдоподобно четкими на фоне неба.
— Жаль, твой дед с Косматым помирился.
«Кто тебе сказал?! Ничего он не помирился!» — Амфитрион с трудом не позволил воплю вырваться наружу. И спросил:
— Почему жаль?
— Если б не помирился, я б к нему пошел. С Косматым воевать. Это он ее с ума свел, он! Жаль, твой дед его не прибил! Ничего, я его сам убью! Раз не бог, значит, можно убить. Можно!
Леохар вскочил на ноги, чудом не свалившись с обрыва.
— Все говорят, что ты бог! — закричал он в ночь. — А я не верю! Слышишь, Косматый?! Какой ты бог? Тебе только женщин с ума сводить! Ты трус! Я, Леохар, сын Гобрия…
Он умолк, не закончив фразу.
— Сын Гобрия, — повторил Леохар, как ругательство. — Я отцу: идем в горы, маму искать! Мы б ее вернули! Она бы сейчас жива была! А он, тряпка…
Безнадежный взмах рукой.
— Я, Леохар из Аргоса, клянусь…
Что-то сорвало Амфитриона с места. Он схватил Леохара за руку; хотел еще рот зажать, но промахнулся. Даже в сумерках Амфитрион увидел, как гневно сверкнули глаза Леохара — и, не давая внуку ванакта опомниться, горячо зашептал:
— Не клянись! Слышишь? Не клянись!
Слова рождались сами. Правильные, взрослые слова.
— Хочешь отомстить? Мсти! Хочешь убить? Убей! Но не клянись, понял?
И столько силы было в жарком шепоте, что Леохар не стал спорить.
— Ты прав. Найду и убью. Зачем клятвы?
«Если дедушка не убьет его раньше», — подумал Амфитрион.
5
— Лучший! — шепнул Леохар.
— Да? — усомнился Амфитрион. — Какой-то он…
— Точно тебе говорю! Гончары на него молятся!
Лучший вазописец Аргоса, на которого молятся гончары, оказался горбатым карликом. Забившись в угол мастерской, более похожей на склад посуды, он напоминал мышь в чужой кладовке. В толстых лапках вазописец держал объемистую чашу, поднеся ее близко-близко к глазам. Казалось, он вынюхивает контур будущего рисунка, как собака — след.
— Еще и слепой, — вздохнул Амфитрион.
— Зато слышу хорошо, — басом откликнулся карлик. — Кыш отсюда!
Впору было предположить, что в карлике, как в гулком пифосе, сидит малютка-Зевсик — и рокочет громом. Ноги сами понесли Амфитриона к выходу. К счастью, Леохар успел схватить приятеля за плечо.
— Радуйтесь, дядюшка Сфинкс! Это я, Леохар, внук Анаксагора…
— А с тобой кто? Он хочет украсть мои секреты?
— Не нужны мне ваши секреты! — обиделся Амфитрион.
Карлик зашелся смехом:
— Хо-хо-хо! Мои секреты! Не нужны! Хо-хо!
И сменил гнев на милость:
— Ладно, «кыш» отменяется. У тебя есть имя, пустозвон?
— Амфитрион, — мальчик решил не злить дядюшку Сфинкса. — Внук Персея.
Карлик глянул на гостей поверх чаши. Глазки у него были очень, очень цепкие. Мальчиков измерили с ног до головы, сплюснули — и разместили силуэтами на ночном горшке. Лучшего, судя по гримасам вазописца, они не заслуживали.
— Внуки, значит? Безотцовщина?
Амфитрион стал оранжево-красным. Такой цвет после обжига приобретает глина, подкрашенная охрой. Я предал отца, понял он. Желая урвать краешек дедовой славы, я забыл, чей я сын. Ну да, внук Персея Горгофона — это же лучше, чем сын хромого Алкея… Леохар своего отца презирает. Он сам мне об этом сказал — вчера, над обрывом. Выходит, я тоже презираю своего?!
— Пошли во дворец, — тихо сказал он. — Зря мы…
— Нет уж! — возмутился карлик. — От меня так просто не уходят! Вам говорили, что я ем детей на обед?
— Н-нет, — попятился Амфитрион.
— А что я — сын Аполлона? Любовник всех девяти муз?
— Аполлона?!
— Ну да! Я же красив, как мой божественный родитель!
— Ага… красивый, да…
— Скажи, что я прекрасен!
Карлик взмахнул чашей, явно намереваясь расколотить ее вдребезги.
— Не скажу, — твердо ответил Амфитрион.
— Что, на земле есть кто-то прелестней меня?
— Есть. Много кто.
— Кто именно? Имя, малыш, имя?!
— Да кто угодно!
— Правда горька, — вздохнул карлик. В глубине его хитрых глазок плясали смешинки. — И заслуживает поощрения. Я не стану обедать тобой, честное дитя. Иди ко мне, не бойся…
Путь к дядюшке Сфинксу занял кучу времени. Вазы, блюда и кратеры, сосуды с лаком, кисти и резцы — все это просто само лезло под ноги. «Разбей меня!» — вопил каждый кубок. «Я мечтаю треснуть!» — голосили амфоры. Кувшины тянули шеи, тонкие, как у цапель. «Сверни, а?» — молили они. Амфитрион чувствовал себя Бриареем-Сторуким, сдуру угодившим в хрупкую западню. К счастью, все однажды заканчивается. Встав за спиной карлика, он перевел дух. Сейчас мальчик жалел, что подбил Леохара на поход к вазописцу. Идея, которая сверкала, радуя душу, высохла и потускнела, как морская галька на солнце.
— Нравится? — спросил карлик.
Фигуры, украшавшие бока чаши, над которой трудился дядюшка Сфинкс, блестели от черного лака [82] . Глину еще не обожгли, а всего лишь подсушили. На буром фоне, обещавшем приобрести яркость в печи, аспидно-темные пятна смотрелись не лучшим образом. Трудно было понять, кто здесь изображен. Время от времени карлик брал резец — и добавлял штрих-другой.
— Зевс похищает Европу? — наугад предположил Леохар.
— В целом, да, — согласился карлик. — Зевс. Только не Европу, а Тифона. И не похищает, а сокрушает. Ты знаток, мой славный. В тебе есть хватка. Пойдешь ко мне в ученики?
82
Авторы знают, что чернолаковая керамика, как и ряд других упомянутых в книге предметов быта, появилась позже описываемого периода. Авторы напоминают, что «Внук Персея» — не исторический труд, а художественное произведение. Традиция анахронизмов в данном случае ведет отсчет с поэм Гомера.