Внук Персея. Сын хромого Алкея
Шрифт:
— А ты не похожа на охотницу. Вот Прокрида, жена Кефала…
Амфитрион осекся. Ему не хотелось возвращаться к истории похищения Кефала.
— Она охотница?
— Еще какая! Любимица Артемиды.
— И Артемида не ворвалась во дворец Эос? — глаза Алкмены сверкнули гневом. — Не потребовала вернуть мужа жене?! Достань Светоносная [39] из колчана серебряную стрелу — богиня зари мигом бы… Почему ты молчишь?
— Жена — любимица Артемиды, — вздохнул Амфитрион. — Не муж. Артемида — девственница, брак ей противен. Мужчин-охотников она терпит, но с трудом. Орион-ловчий тоже был любовником Эос. Артемида наслала на него скорпиона, а потом застрелила. Кефал превосходный охотник, и, вне сомнений, мужчина… Нет,
39
Светоносная (Селасфора) — эпитет Артемиды.
— Не ходи на охоту!
— Что?
— Не ходи на охоту! Возвращайся в Микены!
— Почему?
Алкмена долго молчала.
— И не спи под открытым небом, — еле слышно добавила она. — Это опасно. Тебя могут ограбить. Убить во сне. Вот я подкралась к тебе…
— Подкралась? — расхохотался Амфитрион.
Чей-то гогот, вдвое громче, был ему ответом. Озираясь в испуге, девушка не сразу приметила здоровенного детину — Тритона, вечного спутника сына Алкея. Тритон сидел под сосной, у истока ручья, соперничая в неподвижности со стволом дерева. Впору было решить, что тирренец растворился в журчании воды. Честно говоря, Алкмена побаивалась Тритона. Он напоминал ей мясника Гелла, отцова любимца. Мяснику было все равно: тискать рабыню или свежевать овцу. Он бы и с человека содрал кожу, не изменившись в лице. Однажды Тритон с Геллом повздорили из-за девицы, заигрывавшей с обоими, и мясник взял тирренца двумя руками за горло. Тритон ждал-ждал, слушая, как Гелл пыхтит, и наконец мотнул головой, будто конь, отгоняющий муху. Алкмена услышала хруст, и мясник заорал на весь двор. Шесть дней после этого Гелл носил руку в кожаной петле, приспособленной на шею. Пальцы, распухшие до синевы, он мазал оливковым маслом — старухи посоветовали.
— Ты! — задохнулась Алкмена. — Ты…
Стыд окатил ее ледяной водой. Словно грубая рука сдернула фарос: покажись-ка! Для стыда не было повода, и для обиды — тоже, и потому все вышло горше полыни. Подхватив с земли горсть сухой хвои, девушка швырнула иглами, как дротиками, в сына Алкея — чтоб тебя заря украла! — и со всех ног припустила обратно к ручью.
Пыль неслась за ней по пятам.
— Гроза! — восхитился Тритон. — Эх…
А что эх, не сказал.
Амфитрион кивнул. На душе было легко и весело. Сейчас, не произнеся ни слова, он назвал по имени причину, из-за которой через день собирался в Тиринф, да все откладывал. Вести из дому радовали. Сфенел вел себя тише воды, ниже травы. По любому поводу советовался со старшим братом. В отхожее место без совета не ходил. «Твой отец, — сообщал Гий, — вернул былую ясность рассудка и мудрость суждений. Рабы носят его в плетеном креслице с ремнями…» Двое силачей-номадов управлялись с грузным Алкеем, как няньки с младенцем. Лекари в один голос заявляли, что нога срастается изумительно. Осенью басилей сможет ходить, опираясь на посох. Гий, впрочем, сомневался, что Алкей захочет вновь ковылять по двору, когда рабы с успехом заменяют ему две здоровые ноги. Друг детства мыслил здраво, но в его рассуждениях крылась червоточинка. Пожалуй, думал Амфитрион, отец предпочтет хромать сам, нежели бегать с помощью номадов. В крайнем случае, отец велит привязать себя к боевой колеснице…
«С детства у меня две родины: Тиринф и Микены. Похоже, это навсегда…»
Отсюда, над оврагом, где суетились прачки, был хорошо виден микенский холм. В сравнении с тиринфским он казался гигантом. С трех сторон Микены окружали ущелья, где и в жару не пересыхали источники воды. Хозяин округи, город властвовал над горными дорогами, лежащими к северу, до самого Коринфа. Мосты, насыпи, тропы — все сжал в кулаке. В Аргосе болтали, что имя свое Микены получили в честь гриба, утолившего жажду великого Персея. В Тиринфе — что здесь Персей потерял «яблоко» от рукояти своего знаменитого меча. Микенцы же утверждали, что именно тут Горгоны, гнавшиеся за убийцей сестры, возрыдали в отчаяньи [40] — и повернули назад. Так, мол, возрыдает
40
Гриб (микос), навершие рукояти (микес). Стон Горгон, не догнавших Персея — микетмос.
«Они правы. Рыдать врагу горькими слезами…»
У сына Алкея и раньше было, что защищать. А сейчас стало — вдесятеро.
— Идем, да? — спросил Тритон. — Охота?
2
— Ты б еще таран с собой прихватил!
— Корабельный!
Старшие братья-Электриониды прыснули. Хохотать в голос — запретно. Охота, все-таки: дичь распугаешь. Но удержаться, глядя на Еврибия, не было никаких сил. Надувшись, как жаба, багровый от злости, младший сын Электриона топнул ногой — дураки! — и поправил на плече тяжеленную критскую секиру. Двойное лезвие, сплошь в черно-зеленой окалине, хмурилось даже на солнце.
— Ты где такую древность раскопал?
— Не иначе, на свалке!
— Смейтесь-смейтесь! Потом спасибо скажете…
Еврибий был хмур подстать секире. Он уже и сам раскаивался в содеянном. Надо было копье брать. Или двузубую рогатину. Но честно признаться, что сглупил, не позволяла гордость.
— Спасибо, брат!
— За что?
— За веселье!
— За то, что сам эту дуру таскаешь, нас не просишь!
— Кабан тебя увидит — от страха сдохнет!
— От смеха!
— Цыц! — шикнул на болтунов Фиест. Он первым начал подтрунивать над секирой Еврибия, первым и закончил. — Слышите?
Из-за холма долетел звонкий лай. Лаконская сука Пирра [41] взяла след.
— Туда!
Оскальзываясь на мокрой от росы траве, с треском проламываясь сквозь густые заросли лещины, охотники рванули на звук. Следом торопились слуги — и двое ловчих, сдерживая псов, рвущихся с поводков.
— Лёжка.
Ловчий провел ладонью по примятой траве. Понюхал кончики пальцев. Вокруг носилась возбужденная Пирра — припадала к земле, заглядывала людям в глаза. «Ну что же вы? За мной! — вопило все естество собаки. — Я знаю, где добыча!»
41
Пирра — Рыжая.
— Свинья. С поросятами. Ушла.
— Когда?
— Недавно.
— Свинья? — Еврибий скривился. — Баловство, а не добыча.
— Тебе нужен лев? — ухмыльнулся кто-то из братьев.
— Мне нужен кабан! Матерый!
— Кабан рядом, — вмешался ловчий.
— Уверен?
Ловчий кивнул.
— Тогда вперед! Чего мы ждем?
— След, Пирра! След!
Рыжая с черными подпалинами сука только того и ждала. Миг — и унеслась прочь по дну лощины. Лишь хвост мелькнул за поворотом.
— Бежим!
Старшие Электриониды мчались впереди. Следом — Атрей с Фиестом. Молодые Пелопиды бежали ходко, ничуть не запыхавшись. Пожалуй, при желании они с легкостью обогнали бы сыновей ванакта. Хрипло, захлебываясь, лаяла свора. Критские и локридские псы — лобастые, с широкой грудью — рвались с поводков. Ловчие с трудом удерживали собак. У ручья Пирра замешкалась, потеряв след, и охотники настигли ее.
— Ищи, Пирра! Умница…
— Ха! От нее и кентавр не уйдет!
Вверх по косогору. Камни — из-под ног. Репейник цепляется за хитоны. Низкорослые колючки царапают голые икры. Терновник выставил шипы: порву! в клочья! Воинство холмов стоит насмерть, разя пришельцев. А те пыхтят, ломятся — поди задержи, бешеных…
— Стойте!
Пирра с оглушительным лаем прыгала вокруг дремучих зарослей можжевельника. Свою работу сука сделала отменно. Теперь дело за людьми и мощными локридскими кобелями. В десяти шагах от зарослей плоскогорье круто обрывалось. Отвесная стена из пористого песчаника уходила на три десятка стоп вниз. Свинья сама привела в ловушку себя и свое потомство.
— Ставим сеть?
Ликимния, сына ванакта от рабыни-фригиянки, тоже взяли с собой. Велели держаться за спинами старших. Из оружия малолетнему Ликимнию выделили нож и ловчую сеть.