Внуки красного атамана
Шрифт:
Они побывали в военкомате тайно от всех, пробились к комиссару, показали ему свидетельства об окончании семилетки и, напирая на то, что у них высокие оценки по немецкому языку, решительно потребовали, чтобы их направили в школу разведчиков. Комиссар записал их имена, наказал терпеливо ждать своего часа. Они продолжали вдвоем осваивать немецкий язык, надеясь, что их скоро вызовут.
Фронт был совсем близко. Целый год он стоял за Ростовом и Шахтами по реке Миусу. Самолеты прилетали бомбить районную станицу Старозаветинскую через каждые два дня. Темной
А на колхозных полях шла жатва. Хлеб уродился на славу.
Егор и Гриня в эти дни от зари до зари работали на соломокопнителе комбайна. С ног валились от усталости, но гордость и мужское достоинство не позволяли им попроситься на более легкую работу.
После обеда случилась авария. Что-то железное влетело в нутро комбайна, и он выплюнул зубья барабана и сегменты разбитых шестеренок. К застывшему посреди загонки комбайну прискакал Михаил Ермолаевич. На нем были военная гимнастерка и галифе из диагонали защитного цвета. На груди сияли ордена боевого и Трудового Красного Знамени. Он недавно побывал в районной станице Старозаветинской, говорил с военкомом, просился на фронт, а вернулся военным уполномоченным по заготовке хлеба.
Бригадир посмотрел в развороченное нутро комбайна, крепко ругнулся и сказал, что в данном случае действовала вражеская рука. И он не ошибся. Пока механики ремонтировали барабан и заменяли шестеренки, Миня нашел в соломе кусок стальной трубы, насаженной на деревянную палочку. Палочку срезало косой хедера, и труба вплыла вместе с колосьями по ленточному транспортеру под барабан.
– Хитро придумал, вражина, - сказал Михаил Ермолаевич.
Стараясь наверстать время, потраченное на ремонт комбайна, он заставил работать уборочный агрегат до полуночи.
Егор вернулся домой едва живой - так устал. Выпив кружку молока, лег на верстак под грушей. Миня и Панёта сидели у кухоньки, о чем-то тихо разговаривали. Егору не спалось, несмотря на смертельную усталость.
С улицы донесся скок коня. Он умолк у их двора. Послышался знакомый, басистый, с хрипотцой, голос:
– Михаил Ермолаевич дома?
– Дома, - отозвался Миня.
– Заходи, Иван Павлович. Это был полковник Агибалов, командир стрелкового полка, который окопался в степи над шляхом и у переправы через Донец. Полковник Агибалов в гражданскую войну воевал с Миней в одной дивизии.
– Михаил Ермолаевич, наши сдали Ростов, - глухо сказал он.
– Вот так-то... Дожились... Куда же дальше драпать?
– непривычно медленно проговорил Миня, хватаясь за голову. Егор лежал навзничь на верстаке, темное небо всей толщиной словно навалилось на него, и он почувствовал себя раздавленным, как лягушка на дороге, которую переехало телегой. Дед и полковник сидели около кухоньки за столом, пили крепкое домашнее вино, негромко переговаривались.
– Каково, ты думаешь, мне было получить извещение:
"Ваш сын пропал без вести"?
– с горечью сказал Миня.
– Ну что ты, Михаил Ермолаевич! На войне всяко может статься. Не теряй надежды, - успокаивал Агибалов.
– Писал он, понимаешь ли, перед самой войной, мол, приедет жена с маленькой дочкой, да вот уже год, считай, прошел с тех пор, а нет их, не приехали...
– Может, они и ехали, да не приехали, а может, и остались на оккупированной территории. Да, все хотел у тебя спросить, что это за старик с парнишкой капканы ставит вблизи наших позиций? С бойцами заговаривает, табаком угощает. Сутулый такой.
– Кто же это может быть?
– недоумевал Миня.
– Масюта это с Витолей, - подал голос Егор.
– Как бы этот холуй не поставил капкан на твои позиции, - сказал Миня.
– О его сыне, Пауле, раньше говорили, мол, погиб, а теперь разговор по станице пошел - жив он, в Германии, в эмиграции околачивался. Так что, ежели Масюта еще появится около ваших позиций, шлепните его - и баста! Значит, вынюхивает что-то, старый пес.
– Не так просто - шлепнуть, не доказав вины, - ответил Агибалов.
"А если Масюта и Витоля в самом деле шпионят?!
– думал Егор.
– Надо последить за ними..."
– Взял бы ты меня в свой полк как ополченца, - сказал Миня.
– Душа источилась болью. Военком мне отказывает, не берет на службу. А я здоров теперь. Горе меня вылечило. Возьми хотя бы рядовым.
– Я-то тебя понимаю, Миня. Но ты сейчас такой же командир, как и я: бригадой командуешь, жатвой руководишь. Это не менее ответственное дело. Да и как бы тебе не пришлось сегодня-завтра заниматься эвакуацией колхозного добра.
– Думаешь, немец докатится и до нас?
– Что ж тут думать? Бои уже идут под Шахтами. Нужно быть готовым ко всему... И если это случится, приходи ко мне в штаб. Найду дело.
– Я тоже приду в штаб к вам, если что...
– сказал Егор.
– Не встревай в разговор взрослых, - недовольно осек его дед.
– А я что, ребенок? Я вот все думаю и думаю одну думку, а додумать до конца не могу. Даже голова трещит.
– О чем же ты думаешь?
– спросил Агибалов.
– Как же так: мы самые сильные в мире, нам говорили, а нас бьют по соплям?
– Да, брат, тяжелая думка, - ответил Агибалов.
– От этой думки не только у тебя голова трещит. Но я скажу тебе одно: скоро мы будем немца лупить как Сидорову козу. Начали уже бить... Как бы тебе объяснить, Егор....
– Да не поймет он, Иван Павлович, - сказал Миня.
– Почему ж это не пойму?
– обиделся Егор.
– Сейчас не пойму, еще подумаю пойму.
Засмеявшись, полковник сказал:
– Я бы рассказал тебе, Егор, как это сложилось, да времени у меня больше нет - ехать мне надо. Не знаю, удастся ли снова побывать у вас, но будем надеяться на лучшее. Прощайте!