Внутренний порок
Шрифт:
— Так он, значит, на самом деле не передознулся, как все говорят.
— Всё гораздо лучше, он теперь чист.
— Рада слышать. Пусть ему волна не спадает.
— Но запутался в таком, где быть ему не хочется. Работает стукачом на ПУЛА, а по телику я его ещё видел на каком-то митинге «Фашизм за Свободу», он там делал вид, что орёт на Никсона, — его под прикрытием наняла эта фирма, «Бдящая Калифорния»?
— Тогда, — пробормотала Шаста, — это, наверное, по моей части, раз с Бёрком Стоджером Дика свела я, а на «бдюков» его вывел Бёрк. — Непростительно, продолжала она, это случилось как раз в то ебанутое время у всех в Голливуде, сразу после Шэрон Тейт. В сообществе подающих надежды звездулек очень немногим пришло в голову, что правильные черты и низкий вес, в конце концов, могут
— Как я тебя понимаю! — воскликнул Док. — Эта картина сделала меня таким, какой я сейчас. Этот ЧС, которого Бёрк Стоджер играл, чувак, да я всегда им хотел быть.
— Мне казалось, ты хотел быть Джоном Гарфилдом.
— Ну, и всё это сбылось, но ты прикинь, Джон Гарфилд в этом фильме тоже возникает анонимно — помнишь, там похороны в одной сцене, где Бёрк как бы так незаметно оглаживает вдову у могилы, под прикрытием зонтика, так если там внимательно посмотреть, сразу ей за левую сиську, это слева на экране, чуть расплывчато, под деревом там стоит Джон Гарфилд в мафиозном костюме в полоску и хомбурге. К тому времени он уже довольно прочно окопался в чёрном списке и, должно быть, решил, съёмки есть съёмки.
— Бёрк с той же проблемой столкнулся, но сказал, что нашёл другое решение.
— И оно не довело его до смертельного сердечного приступа… Ой, но вот я снова, злюсь.
К смятению многих в промышленности, Бёрк позволил себе припасть к груди тех же фанатиков охоты на красных, что некогда вынудили его свалить из страны. Он давал показания подкомитетам и предоставлял своё судно на противоподрывные задания — и вскоре опять заработал в скромно финансируемых ФБР драмах вроде «Я был красным драпарником» и «Колись, розовый, колись!»: отрезок удачи тянулся ровно столько, сколько антикоммунистические темы удерживали жопы на стульях в кинотеатрах. К тому времени, когда Шаста познакомилась с Бёрком, он уже полусчитай-удалился от дел, довольствовался проходкой восемнадцати низкоставочных лунок в Уилширском загородном клубе (и даже девяти, если удавалось найти соклубника-полуеврея) или тусовками в «Муссо и Фрэнке», где травил киношные байки с прочим старичьём, по крайней мере — из того процента в индустрии, кто не переходил на другую сторону улицы, а то и автотрассы, чтоб избежать с ним встречи.
Бёрк знал лазейку на площадку для гольфа, и у них с Шастой образовалась привычка забредать туда на утренних прогулках. Для Шасты это часто было лучшее время дня, суетливого от ранних поставок, работ во дворе и бассейне, поливки мостовых, — тихо, прохладно, пахнет пустыней после дождя, садовая экзотика, повсюду тени, где можно немного укрыться до того, как самоутвердится пустое небо дня.
— Я вас видела в серии «Семейки Брейди», — сказала она однажды утром.
— Я только что для другой прослушивался, жду теперь ответа, что-то про то, как Джен обзаводится париком. — Бёрк нашёл в траве почти не игранный мячик, поднял и сунул в карман.
— Что за парик?
— Брюнетки, по-моему.
— Об этом мне рассказывать не надо. Всё равно не то же самое, что политику себе поменять, наверное.
Она испугалась, что слишком прямолинейна, но он скрупулёзно почесал голову и сделал вид, что задумался.
— Ну ещё бы, я семь раз перемеряю, и восемь, и девять, посреди ночи, всё это старческое. Но ко мне хорошо отнеслись. На судне в море вот до сих выхожу, иногда и работа даже есть. — Несмотря на лёгкость и посулы утра, щегольскую соломенную шляпу, рубашку в пастельную полоску и светлые льняные шорты, в голос его вкралась некая скорбь актёра-ветерана. — Спасибо, кстати, что про Вьетнам не вспомнила. Стоит насчёт него завестись, и ты запросто можешь уже не так хорошо обо мне подумать.
— Теперь это всё, что ли, типа, в прошлом?
— На улице никакие женихи не орут «Смерть свинье», бомбы не катают, чем они там теперь занимаются?
Улыбнувшись, она покачала головой.
— Да ну их, этих политических, в этом деле со сколькими парнями я вообще могу столкнуться, с которыми не стыдно на свидание сходить?
— Лови всеми лапами, детка, и только так. Я теперь только одну большую разницу вижу — наркотики. Куда б ни взглянул, почти везде столько этих чудесных, многообещающих молодых людей либо оказывается в каталажке, либо умирает.
Но она, опять же, думала, конечно, о Дике. Он не был, никогда не мог быть, любовью всей её жизни, но музыкального слуха ей хватало, чтобы уважать то, как он зарабатывал на жизнь, если это можно назвать жизнью. Он хороший друг, пока что без быдлянства, и даже если почти неизменно бывал под хмурым, ей ни разу не представлялся в этом жутком мэнсоноидном свете. Расслабиться по жизни ему б точно не повредило.
— Есть тут один саксофонист, я за него как бы волнуюсь? — И далее изложив Бёрку больше, чем собиралась, про взаимоотношения Дика с героином. — Вписаться в программу ему не по карману, но это ему надо. Только она его и спасёт.
Бёрк спокойно прошёл чуть дальше по солнышку. Подбежали собаки, и Бёрков пёс Эддисон посмотрел снизу вверх на хозяина и вздёрнул бровь.
— Видела? слишком много сидит перед телевизором, смотрит фильмы с Джорджем Сэндерзом. Нет, нет — «Ты слишком коротышка для такого жеста»… Но если вдуматься, программа восстановления есть и, говорят, действительно помогает. Конечно, я понятия не имею, годится ли она вообще твоему другу.
Разговаривая с Диком в следующий раз, она передала ему номер Бёрка.
— И после этого Дик просто исчез. Ничего необычайного, он вечно исчезал, вот он тут, может, посреди какого-нибудь своего соло, а через минуту, типа, ого, куда он делся? Только теперь тишина была такая, что её можно было услышать?
— Должно быть, это когда он впервые лёг в то заведение в Охае, — сказал Док.
— Впервые? Сколько раз он там лежал?
— Не знаю, но у меня такое чувство, что он был там завсегдатай.
— Значит, наверное, до сих пор не слез. — С несчастным лицом.
— Может, и нет, Шаста. Может, там что-то другое.
— Что там ещё может быть?
— Чем бы там публика ни занималась, торчкам соскочить и выправиться это не помогает.
— Я должна сказать: «Ну что ж, Дик взрослый человек, сам о себе может позаботиться…» Только вот, Док, он этого не может, потому я и волнуюсь. Не только за него — за его жену, и детку тоже.
Дика она впервые увидела, когда он ловил на Закате тачку с Надей и Аметист. Шаста ехала на «эльдорадо», не помнила, сколько раз по всей этой улице её саму не мешало бы подвезти, вот их и посадила. У них что-то с машиной случилось, сказал Дик, они ищут мастерскую. Надя с Аметист сели вперёд, Дик — сзади. Младенец, бедняжечка, была вся красная и вялая. Шаста признала в этом грязную лапу герыча. Ей пришло в голову, что родители детки объявились в Голливуде только за дозой, но от нотаций она удержалась. Уже тогда она, став девушкой Мики Волкманна, много чему научилась — например, что гран-даму ей нипочём не сыграть, всё дело в удаче, тупом везении, которое каждого разместило там, где они есть, а лучше всего отплатить за удачу, сколь угодно изменчивую, можно тем, что просто помогать, когда можешь.