Внутренний порок
Шрифт:
Сзади, с Гаммо-Маркс-Магистрали Док услышал сирены. Казалось, их больше одной — и всё громче.
— Видишь? я тебе «скорую» вызвал и прочее.
— Спасибо, — ответил Адриан, — так с твоей стороны заботливо, что куда деваться, — и рухнул лицом на мостовую, а когда наконец Док высунулся посмотреть, судя по всему, уже не шевелился. Вполне мёртв.
Док оглянулся и увидел мигалки перед домом Адриана — «скорая» и две-три чёрно-белые. С Йети беседуют, не иначе. Лучше и дальше продолжать эту вечернюю прогулку, вверх по Гаммо-Маркс-Магистрали. Он же не сбегает ни с какого места преступления, ни с чего, нет. Увидят тело Адриана —
Он пытался вспомнить слова к «Яркой неуловимой бабочке любви», когда за спиной у него раздался рёв почти сопоставимой мелодичности, в котором он признал выхлоп восьмицилиндрового V-образного движка через Стеклопакет «Бомба с Вишенками». То был Йети — притормозил, помедлил рядом с Доком и открутил стекло вниз.
— Едешь?
А то. Док сел.
— Где «эль-камино»?
— В мастерской, кольца надо. Это Невинина.
— И… мы сейчас просто слиняем.
— Хватит париться, Спортелло, обо всём позаботились.
— ¿Palabra? [82]
Йети распрямил вверх три пальца, как при Бойскаутской Клятве, вот только они у него были как бы, ну, скрючены.
— Полу– palabra.
Йети больше не раскрывал рта, пока не выехали на трассу Сан-Диего, направлением на север.
— Ты прав. Я знаю, что мне надо было самому.
— Это между тобой и кем угодно, чувак. Призраком твоего напарника, может.
82
Зд.: Честно? (исп.).
Йети включил радио, настроенное на станцию лёгкой музыка — а вероятно, и приваренное к ней. Происходило нечто вроде попурри из Глена Кэмбла. Йети не отлипал умом от ГММ.
— Винни сюда приехал из Нью-Йорка, знаешь, у меня неделя ушла, пока не научился понимать, что он говорит, не сколько выговор, сколько сам ритм. А потом и сам так начал разговаривать, и никто не понимал уже меня. Я себя до сих пор спрашиваю, можно ли мне было в тот день ему чутка больше времени выторговать, но, как обычно, он был очень шустрый. Мы на ГММ приехали по наколке, которую ему якобы дали, и я машину толком остановить даже не успел, а он шмыг из неё — и в дом. Я знал, что там произойдёт. Вызывал подкрепление, когда услышал изнутри выстрелы. Я какое-то время орал, как дурак: Винни, ты там? А он и там, и нет. Бедный ебала. Обречён был на плохой конец рано или поздно. Чокнутый, как они все, но мне с тылу никогда так надёжно не бывало ни до, ни после. Шпаку трудно объяснить, но я на самом деле… я ему стольким обязан.
Йети некоторое время ехал. Док сказал:
— Знаешь, чего? Предельно честно? Я думал, это ты.
— Думал, я что? Я Винни уделал? своего же напарника? Господи, Спортелло. Ты когда-нибудь бросишь эти свои параноидальные двинутые номера?
— Обзывай, как хочешь, Йети, это ж нормальная реакция, нет? Откуда мне знать, что у вашей публики там творится, вы ж там все ползаете за своим синим стальным занавесом, ебанутую
Йети не ответил, но бывали времена, когда Док слышал его молчания, и данное говорило Ты Слишком Много Знать Не Можешь Поэтому Нахуй Пшёл.
Но можно и поковыряться.
— Типа, может, в Управлении вы оба с ним были в одном говносписке, в смысле, раз напарники и прочее, пришить его — неплохой способ опять к себе расположить, нет?
— Ты не соображаешь, что несёшь. Большое спасибо за такую заботу, но у меня всё схвачено, ага? Я возрожденческий легавый, не забывай, для всех заинтересованных сторон тут я — всё сразу.
— Нет, Йети… нет, ты знаешь, что ты есть, по-моему? Ты в ПУЛА свой Чарли Мэнсон. Ты буйный злобный псих в самом сердце этого маленького легавого царства, до которого ничему и никому не добраться, и смилуйся над ними боженька, если ты однажды утром не с той ноги встанешь, тогда будет сплошь «беги, легавый, беги», а когда дым рассеется, в пустых углах Стеклянного Дома будут вить гнёзда певчие птахи. Ну, ещё битое стекло и прочее говно.
Довольный, судя по виду, таким очерком характера, Йети разогнался миль до восьмидесяти пяти или девяноста в час и злорадно, можно даже выразиться — самоубийственно, — рванул по трассе в традиционной манере, виляя с одной полосы на другую. На радио машины Невины Бьёрнсен наступили заунывные неуважительные медные и недохиповые синкопы аранжировки Херба Алперта, в которой Док с растущим ужасом опознал «Нямки Нямки Нямки» «Огайоского Экспресса». Он потянулся к ручке громкости, но Йети его опередил.
— Если интересно, — сказал Док, — Шайб мне рассказал, что на самом деле стрелял тогда он. Адриану заплатили за работу и повесили хомут, а потом его выпустили. Как обычно. Но ты, может, и так всё это знал. Может, ещё ты знаешь, кто в ПУЛА за это Адриану платит.
Йети посмотрел на Дока, потом — опять на трассу.
— Либо я знаю, что значит — я тебе не скажу, либо не знаю, и в этом случае сам ты этого никогда не узнаешь.
— Ну да, забыл. Я просто тупой шпак, беру тут вражеский огонь на свою жопу.
— Моё предложение по-прежнему в силе. Давай к нам, может, тому-другому научишься. А то и в Академию сгодишься. — Они приближались к съезду на Канога-Парк, и Йети включил поворотник.
— Только не рассказывай, — сказал Док.
— Да нам снова пришлось конфисковать твою тачку, незаконно парковалась на районе у Адриана.
— Погоди. Ты мне даёшь уехать, не привлекаешь меня, не оформляешь привод, ничего? Как мы должны это уладить?
— Уладить что?
— Всё это — вон то, — мотнув головой назад, в сторону Гаммо-Маркс-Магистрали, и производя смутные бах-бах большим и указательным пальцами.
— Без понятия, о чём ты говоришь, Спортелло, у тебя несомненно какие-то галлюцинации.
— Не понимаю. Адриан же наверняка был среди основных фондов Управления. Как же им понравится, что его устранили?
— Я тебе одно могу сказать без риска — Адриан стал хитрить. Слишком уж хитрить, но не выпытывай у меня подробностей, просто не парься — ребята только счастливы, что от него избавились. А заодно и от Шайба, потому что теперь они могут утверждать, что убийцу Винни наконец-то опознали, и он погиб насильственно, однако справедливость восторжествовала, раскрываемость повысилась ещё на штрих, и от федералов мы получим ещё на икс миллионов больше. Всем в центре от этого, как ты бы выразился, ништяк.