Внутри, вовне
Шрифт:
— Никаких свечей! — кричала Фейга.
— А ну перестань спорить! — кричала в ответ мама. — Уже поздно. Я плачу официантам по часам, а это стоит мне кучу денег.
— Я говорю, никаких свечей!
— А что плохого в свечах? Я выходила замуж при свечах, и ты так же выйдешь!
Некоторые женщины, стоявшие в комнате, в том числе «Бобэ» и несколько тетушек из обоих семейств, держали в руках белые незажженные свечи и вопросительно переводили взгляд от Фейги к маме.
— Фейгеле, будь хорошей девочкой, послушайся! — вставил «Зейде». — Все подготовлено. Сара-Гита позаботилась, чтобы у тебя была хорошая свадьба. Ты такая красивая, ну кто же празднует свадьбу без свечей?
ФЕЙГА (на
МАМА (на идише, явно перекрикивая Фейгу). Это мой дом! Я тебе устроила такую свадьбу, какая никакой принцессе не снилась! А сама ты пальцем о палец не ударила! Или ты такая неблагодарная? Ты сейчас же пойдешь под хупу. Просто стыд и позор, что ты задерживаешь свадьбу. И ты пойдешь при свечах! (Женщинам.) А ну, зажгите свечи, и начинаем!
ФЕЙГА (на идише, во весь голос). Сара-Гита, это я выхожу замуж, а не ты! (По-английски, фортиссимо, обращаясь к женщинам.) Я сейчас же снимаю ко всем чертям фату и иду домой! Все! Черта лысого!
Чего я не могу здесь передать, так это интонаций, в которых звучала ненависть, зародившаяся еще много лет назад, на другой стороне океана. Мама снова вступила в борьбу с дочерью кайдановки, и на этот раз это была битва не на жизнь, а на смерть. Фейга ведь уже согласилась наконец семь раз обойти вокруг Бориса; почему же она так взбеленилась из-за каких-то свечей, которые были невиннейшей частью древнего обычая? Видимо, в истерической предсвадебной кутерьме даже сущие пустяки могли пробудить глубоко запрятанные давние обиды.
— Час от часу не легче! — прошептала мне Ли. Орудуя локтями, она протолкалась через толпу женщин и, крича во всю мочь своих легких, обратилась к невесте:
— Послушай, Фейга! Я с тобой на сто процентов согласна! Ты проявила ангельское терпение. Я бы ни за какие коврижки не смирилась с такой уймой средневековой чуши. Я понимаю, что ты больше не хочешь уступать!
Фейга сжала руку Ли:
— Спасибо, Ли! Благослови тебя Бог, и большое спасибо!
— Что она говорит? — спросил маму «Зейде». — Лея-Мира, пожалуйста, не говори по-турецки!
— А тебя кто спрашивает? — накинулась мама на Ли. — Ну, если бы это ЕЩЕ КТО-НИБУДЬ выходил замуж…
Ли выхватила свечу у Борисовой тетки и зажгла ее от своей зажигалки. Когда фитиль загорелся, все женщины неожиданно, как по команде, умолкли: это было как заранее отрепетированный спектакль. А Ли сказала «Зейде» на безупречном идише:
— Ну? Сколько должно быть свечей? Двадцать? Тысяча? Вот свеча. Этого хватит?
«Зейде» молча посмотрел на маму, потом на Фейгу. Обе стояли, как громом пораженные. Тогда он хлопнул в ладоши и ликующе провозгласил:
— Пойдемте! Я выдаю замуж дочь, отраду моей старости!
Он двинулся к двери, и женщины расступились перед ним, издавая радостные восклицания и хлопая в ладоши. Подхватив Фейгу под руку и продолжая нести свечу, Ли последовала за ним. Бросив последний вызывающий взгляд на маму, Фейга позволила выволочь себя из спальни, а за ними двинулась и вся толпа женщин.
После этого переполоха, из-за которого все чуть не сорвалось, было особенно трогательно видеть, как Фейга семь раз обошла вокруг Бориса, а рядом с ней двигалась Ли, держа в руке зажженную свечу. Небольшую хупу из лилового бархата держали на палках четверо мужчин, которых отобрала мама: дядя Хайман, дядя Яиль из Бэй-Риджа, Святой Джо Гейгер и мистер Кахане. На свадьбу собралось человек шестьдесят-семьдесят, но в нашей большой гостиной стояла такая тишина, словно в ней не было ни одной живой души. Фейга, прикрыв лицо фатой, спадавшей до плеч, торжественно ходила вокруг своего жениха, а он стоял хмурый и бледный, и ермолка едва держалась на его буйной шевелюре. Четыре, пять, шесть, семь раз. Я ожидал, что во время церемонии эти безбожники будут ухмыляться, а то и хихикать, но ничего подобного. Когда Фейга, закончив седьмой круг, остановилась около Бориса, губы ее были крепко сжаты, а сквозь фату было видно, что глаза у нее блестят.
«Зейде» проявил верх тактичности, предоставив прочесть последнее из традиционных «Семи благословений» дяде Иегуде. Для тети Розы, может быть, Йегуда и был «Нью-Йоркер Илуй», но у него, как и у папы, благодаря отцу-шамесу с детства были на слуху старые еврейские мелодии. Йегуда безупречно затянул:
БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, ГОСПОДЬ, БОГ НАШ, ВЛАДЫКА ВСЕЛЕННОЙ, СОТВОРИВШИЙ ВЕСЕЛЬЕ И РАДОСТЬ, ЖЕНИХА И НЕВЕСТУ, ЛИКОВАНИЕ И ПЕНИЕ, ТОРЖЕСТВО И БЛАЖЕНСТВО, ЛЮБОВЬ И БРАТСТВО, МИР И ДРУЖБУ! ГОСПОДЬ, БОГ НАШ! ДА ЗАЗВУЧАТ ВСКОРЕ В ГОРОДАХ ИУДЕИ И НА УЛИЦАХ ИЕРУСАЛИМА ГОЛОС РАДОСТИ И ГОЛОС ВЕСЕЛЬЯ, ГОЛОС ЖЕНИХА И ГОЛОС НЕВЕСТЫ, ЛИКУЮЩИЕ ВОЗГЛАСЫ В ЧЕСТЬ ЖЕНИХА, СТОЯЩЕГО ПОД «ХУПОЮ», И ПЕСНИ ПИРУЮЩИХ ЮНОШЕЙ.
БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, ГОСПОДЬ, РАДУЮЩИЙ ЖЕНИХА С НЕВЕСТОЙ!
Борис топнул ногой и раздавил каблуком завернутый в бумагу стакан. Крррах! О да, старина Борис выполнил все ритуальные требования. Гости радостно загалдели. Кузен Гарольд кинулся к роялю и заиграл традиционную свадебную песню, в которой без конца повторяются одни и те же слова на идише: «Жених, невеста, желаем вам счастья!». И вся наша «мишпуха» — стар и млад, в том числе и я и моя сестра Ли — запела и нестройным хороводом закружилась в пляске вокруг молодоженов. Борис стоял, смущенно улыбаясь, ермолка слетела прочь. Фейга, откинув фату, схватила его за руку и улыбалась сквозь слезы. Борисово семейство — все сплошь, как и он, неверующие социалисты — стояло поодаль, наблюдая за происходящим. Поодаль стояли также — обособленной группкой из трех человек — мистер Кахане, Святой Джо Гейгер и Питер Куот: глядя на веселящихся гостей, они вполголоса обменивались какими-то замечаниями. Мистер Кахане теребил свой галстук бабочкой и шнырял глазами. Святой Джо стоял со скрещенными на груди руками и лучезарно улыбался, Питер Куот смотрел, скептически прищурившись. Обычно меня смущало то, как Питер Куот рассматривал мое племя в действии, но теперь мне было наплевать.
Свадьба развернулась на всю катушку: все пили, ели, танцевали, пели, рассказывали анекдоты, поднимали тосты. Официанты отодвинули к стенам всю мебель, свернули мамин персидский ковер и на свеженатертом полу освободили место для танцев. Вино, виски и обильная еда развязали языки Борисовым родичам, и в конце концов они тоже пустились в пляс: хотя ни на ком из них не было ермолки, но в настроении все были приподнятом. Будь я неладен, если даже сам мистер Кахане не подхватил наконец пухлую Борисову кузину и пустился с нею в пляс; лицо у него было пугающе пунцовое, но вполне довольное.
Моя сестра Ли вытащила Святого Джо Гейгера на так называемый танец с носовым платком. Из скромности ортодоксальные еврейские юноши и девушки не должны во время танца прикасаться друг к другу, поэтому, танцуя, они держатся за концы натянутого носового платка. Все, кроме Питера, бросили танцевать и окружили их широким кольцом, смеясь и подбадривая танцующую пару. Когда танец закончился и Святой Джо, пыхтя и отдуваясь, вышел из круга, все захлопали в ладоши. Один лишь Питер, сощурив глаза, неподвижно стоял, подпирая стенку, и ермолка у него на голове съехала набок, как щеголи иногда носят шляпу.