Во имя твое
Шрифт:
«Странно, – подумал он, – как много мне приходится бегать. И все, от кого я бежал, говорили о воле божьей. Хотя ведьма на то и ведьма, чтобы искажать его волю, да и лесник тоже не человек, а сам дьявол в обличье богомольца. Но как же монах?»
– Нет! – громко сказал Рено. – Это не священник, это переодетый еретик, паральпот, ессей! То враги бога, они хотят остановить меня!
Ночь наконец закончилась, солнце появилось над ближними холмами, и бесцветно серевший лес ожил и заиграл всеми оттенками красного и жёлтого. Ярко алел боярышник, оранжевые кисти рябины светились среди засохших скрючившихся листьев, осины трепетали
Утро, пришедшее в мир божий, смыло с души страхи и сомнения. Рено шёл, раздвигая кусты, осыпавшие его светлыми каплями, и на душе становилось чисто как от звуков органа.
Он поднялся на холм, круто обрывавшийся с противоположной стороны, и остановился. Внизу плавными изгибами лежала серебристая лента реки, большая деревня расположилась на одном из её берегов, домики улыбались небу красными крышами, каменная церковь стояла среди них словно мать, окружённая многочисленными детьми. Рено перекрестился, глядя на её острую башенку.
А те хотели уверить его, что бог жесток! Не бог, а они жестоки! Небо никогда не пошлёт наказания без достойной его вины!
– Бум-м!.. – удар колокола, тоже смягчённый и очищенный утренним воздухом, прервал мысли Рено. Из церкви вышла странная процессия: белые фигуры в остроконечных балахонах, маски с огромными, различимыми даже из такой дали, носами. В руках кресты и большие крючья. Процессия медленно двигалась, останавливаясь возле домов. В некоторые дома белые фигуры входили.
Рено в ужасе попятился.
– Чума! – пробормотал он.
* * *
Неделю Рено метался по округе. В селения он не заходил, но иногда встречал больных, идущих неведомо куда. Они умирали прямо в поле, трупы бесформенными кучами лежали в бороздах. Скот без присмотра бродил по лесу, его тоже косил мор. Однажды следом за Рено долго тащилась худая коровёнка. Она надрывно мычала и иногда кашляла странным перхающим звуком. Кровавая слюна свисала с её морды тонкими нитями. Рено кричал и кидал в корову камнями, но она продолжала, пошатываясь, идти за ним. И только когда Рено совсем выбился из сил, коровёнка, остановившаяся попить из разлившейся лужи, вдруг шумно вздохнула, передние ноги у неё подломились, она опустилась сначала на колени, а потом повалилась набок в грязную воду.
Вечером того же дня у Рено произошла ещё одна встреча. Он шёл по меже вдоль длинных канав, вырытых жителями во время отчаянных попыток отвести воду с затопленных полей. По прихоти осенних ручьёв эта канава оказалась пустой. Совсем рядом, в двух шагах, точно такая же канава была до краёв наполнена мутной жёлтой водой, а в этой не было ничего, кроме слоя жидкой грязи на дне.
Рено шёл, выдёргивая босые ноги из чвакающей навозной почвы. Сабо он нёс в руках, потому что при каждом шаге они спадали с ног, завязая в глине. Ноги замёрзли, Рено устал и шёл только чтобы выбрать для ночлега место посуше. Теперь он шёл днём, а ночами грелся у костров, не боясь, что его поймают. В чумной области некому было ловить бродяг. К тому же, по ночам случались заморозки или начинал падать мокрый снег.
Не найдя никакого пригорка, Рено решил ночевать, где придётся. Он перепрыгнул через канавку и остановился, услышав стон.
– Пить! Иезус, Мария, пить!
Ещё
– Пить! – донеслось до него.
Подумать только, в двух шагах от этакого потопа кто-то умирает от жажды! А ведь говорят, это страшная мука, когда у чумного нет воды.
Рено надел сабо и несколькими ударами деревянного каблука прорыл канавку. Тоненький ручеёк побежал вниз, вода быстро промыла себе дорогу, и скоро уже небольшой водопадик журчал на месте ручейка. Пустая канава начала заполняться.
– Матерь божья, что же это? – донеслось до Рено сквозь плеск бурлящей воды.
«А ведь потонет, – подумал он. – Ей богу, потонет.»
Он мог пройти мимо умирающего, потому что всё равно ничем не сумел бы помочь, но уйти, зная, что человек гибнет из-за него, было свыше сил. Рено спрыгнул в канаву, нащупав безвольно лежащее в воде тело, приподнял его и потащил на траву. Под деревьями было темнее, чем в поле, но Рено всё-таки успел набрать сучьев и развести костёр. Больной лежал без движения и всё время просил пить, так что Рено несколько раз пришлось ходить к канаве, чтобы намочить тряпку и выжать её в приоткрытый рот.
Рено, то и дело встававший, чтобы подкинуть в костёр хворосту, под утро заснул и проснулся поздно. Его сосед уже не лежал, а сидел у кострища. Он был страшно худ, на щеках сквозь грязь проступали тёмные пятна, мосластые дрожащие руки далеко высовывались из рукавов непонятной войлочной хламиды, накинутой на плечи. Серая войлочная шляпа была надвинута на брови, а на ногах красовалось что-то вовсе неразборчивое, густо заляпанное глиной.
– Благодарствую пану, – сказал он, заметив, что Рено проснулся и разглядывает его. – Пропал бы, коли не ваша милость.
– Не всё ли равно, сейчас помирать или через два дня? – просипел Рено.
Сказывалось давешнее купание: голос пропал, только иногда сквозь натужный шип прорезывалась неожиданно высокая нота.
– Хе, пан, – сказал новый знакомец, – коли я зараз не умер, так уж не помру. Пупыри-то у меня ещё вчера лопнули, а это точненько известно, что у кого кровь глоткой пойдёт, тот помрёт к вечеру, а у кого пупыри в подмышке выскочат, да сами и лопнут, тот уже не помрёт, разве что дюже ослаб. То ж мне один ксендз сказал, шибко святой, чтоб я не ложился, а всё шёл, пока ноги держат. Я и шёл до той самой ямины. А уж натерпелся в ней, не приведи господи! Всю жижу языком вылакал, землю ел. И ведь, благодарение святым угодникам, жив. Ноги только как чужие. А надо бы сходить, барахло подобрать.
Рено встал, пошатываясь добрался до канавы, нашёл узелок с вещами и сильно закопчённый медный котелок странника. Зачерпнул котелок воды, поставил на угли. На опушке выбрал упавшую ольшину, волоком притащил к костру. Огонь оживился, пожирая трухлявые сучья. Рено согрелся, и его тут же разморило.
Он не мог сказать, долго ли спал. Сон превратился в непрерывный кошмар, полный гнилой мокрой гадости, страшных чумных харь, ломаного оскала известковых холмов среди бесконечного болота. Тысячи раз лесник, благочестиво читая молитвы, закалывал его, как рождественскую свинью, а ведьма, улыбаясь беззубым ртом, говорила: