Во тьме
Шрифт:
– Не смей разбазаривать здесь еду, - говорит Арлин.
Она вскакивает со своей койки, чтобы поднять с грязного пола тост и будто не замечает записку, которая лежит от него всего в паре сантиметров. Латиша же подходит за вареным яйцом. Они могут забирать все. Мне все равно. Мой разум слишком занят, чтобы думать о еде.
Я опускаюсь на свой матрас и дрожащими пальцами тянусь за запиской. Еще одной запиской. Сворачиваюсь в клубок и отворачиваюсь от других, чтобы они не задавали вопросов, затем открываю ее и читаю. С каждым словом
«Я надеюсь, что ты чувствуешь себя как дома. Скоро увидимся. ХОХО»
Теперь очевидно, что Трэвис мучает меня. Мне не нужно видеть его, чтобы знать, что он здесь, где-то в этой тюрьме, наблюдает за мной, дразнит. Он еще со мной не закончил.
Или, может, ублюдок вообще не здесь, но кто-то делает всю грязную работу за него. Но кто? Я сжимаю записку в пальцах, сминаю ее. Попытки понять, кто на него работает, сводят меня с ума.
Пока у меня разрывается сердце, мои сокамерницы продолжают вести себя так, будто все совершенно нормально. Джуди делает приседания, а Латиша с Арлин говорят о новом сексуальном охраннике, которого они вчера видели.
Я засовываю записку под подушку и зажимаю уши руками, чтобы ничего не слышать. Их болтовня мешает мне думать, что и без того тяжело дается, когда меня душит облако страха. Я понимаю, насколько беззащитна, и на мои глаза наворачиваются слезы. В последнее время много плачу, но стараюсь этого не показывать.
За нашими тарелками приходит сам Козлиная бородка.
– Чья это тарелка?
– рявкает он, показывая на месиво на полу с остатками еды.
Его взгляд блуждает от одной заключенной к другой, пока он, наконец, не догадывается: я единственная без тарелки.
– Тратишь еду, даже крошку, и будешь наказана, - говорит он, испепеляя меня взглядом.
Резкий вдох одной из заключенных подсказывает мне, что он не приготовил для меня ничего хорошего.
– Надзиратель будет уведомлена.
– Подними свою чертову тарелку, - произносит он сквозь сжатые зубы.
Я опускаюсь, чтобы сделать, как мне велено, пока другие отдают свои тарелки, и Козлиная бородка уходит. Странно, что он пришел собрать наши тарелки, когда эту работу обычно выполняют заключенные или тот, кто дежурит на кухне.
Следующая пара часов тянется, как размытое пятно, я все еще пытаюсь понять, что произошло за завтраком. Когда подходит время посещений, я чувствую себя так, будто сойду с ума, а мой желудок просит еды. Мой голод - наказание за ее растрату.
Нам разрешают посетителей только раз в две недели, и я с нетерпением жду встречи с родителями, так как не видела их с самого суда. В то же время, я беспокоюсь, что увижу на их лицах боль и не смогу дать им надежду.
Приходит только моя мать. Я не спрашиваю ее, почему не пришел папа, потому что, вероятно, он все еще не может справиться с шоком, что его дочь отправили в тюрьму за убийство. Слезы, что я выплакала, уже высохли на моем лице, но по тому, как расширяются глаза моей матери, когда она видит меня, я понимаю, что выгляжу не лучшим образом.
Когда я опускаюсь за один из многочисленных
Я планировала рассказать ей, что происходит со мной за решеткой, о подозрениях, что я нахожусь в опасности, но не хочу взваливать на нее еще больше переживаний.
– Я не делала этого, мама, - шепчу я.
Не знаю, слышит ли она меня сквозь шум от других заключенных, разговаривающих со своими семьями, некоторые из них плачут, а некоторые смеются.
Она опускает взгляд и не отвечает, хоть ее губы шевелятся. Только когда единственная слеза скатывается вниз по ее щеке, она заставляет себя посмотреть мне в глаза.
– Прости, детка. Это моя вина.
– Что?
– я проглатываю слезы. Я должна быть сильной за нас обеих.
– Я поощряла тебя выйти замуж за Уинстона Слейда, потому что он богат и казался таким приятным парнем. Думала, что ты любила его. Теперь чувствую себя ужасно.
Во время суда, Престон поделился с судом моей версией событий, что я пыталась уйти от Уинстона, что он разозлился, слетел с катушек и пытался задушить меня. Моя сестра за трибуной подтвердила, что я звонила ей, чтобы рассказать, что мои отношения с Уинстоном закончены.
– Не надо, - я трясу головой.
– Не вини себя за это.
Я делаю паузу и пытаюсь морально подготовиться перед тем, как задать ей единственный интересующий меня вопрос.
– Скажи мне, что ты не веришь, что я это сделала.
– Даже если сделала, я все равно тебя люблю. Я знаю, что, должно быть, это была самооборона. Ты не жестокий ребенок. Ты была такой милой маленькой девочкой.
Ее слова причиняют мне боль, и мое сердце сжимается от разочарования. Я вспоминаю, как Уинстон пытался задушить меня. Если бы тогда у меня был пистолет, я бы его использовала? Убила бы его, чтобы спастись самой? Меня ужасает мысль, что может быть и убила бы. Но тогда это была бы самооборона, а не убийство.
На мгновение я закрываю глаза. Когда я открываю их снова, из них текут слезы, согревая мои щеки.
– Ты думаешь, что я это сделала, - это даже не вопрос. Правда написана на ее лице.
Мать опускает взгляд на стол. Я отклоняюсь на стуле.
– Поэтому отец не пришел? Он думает, что я виновна?
Она все еще не отвечает.
Если даже моя собственная семья мне не верит, тогда кто поверит?
– Я твоя дочь, и ты не веришь в мою невиновность?
Мой голос превращается в хрип, а слова заглушают слезы.
Разочарование вынуждает меня вскочить с места. Я не осознаю, что делаю, когда отшатываюсь от стола, слезы ослепляют меня так, что я не вижу, куда иду.
Моя мать зовет меня, но я не поворачиваюсь. Меня убивает осознание, что мои родители думают, что я убийца. Молюсь, чтобы моя сестра не верила в это тоже. Я должна верить, что Хизер на моей стороне.
Так как я не до конца воспользовалась своим временем посещений, мне разрешают погулять в тюремном дворике, но я не в настроении. Я лучше посижу одна в камере.