Во власти мракобесия
Шрифт:
– Борис Абрамович, я служу Конституции, президенту, закону, и мне на ваши деньги, на ваш капитал глубоко наплевать. Если вам оказалось с нами по пути, то тут ничего не поделать. Жаль, конечно, что президенту попался такой спутник, но уж ладно. Однако теперь наши дороги расходятся.
– Расходятся. Но не потому, что я ухожу, а потому, дорогой Александр Васильевич, что вам придётся расстаться с вашей должностью, – улыбнулся Березовский. – Надо держать руку на пульсе. Надо чувствовать момент.
– Да, вы умеете поймать нужный момент.
– Только так и можно делать настоящую политику. Только так и можно делать деньги. Может, всё-таки взвесите всё, Александр Васильевич? Мы могли бы во многом помочь друг другу.
– Между нами есть огромная разница, Борис Абрамович: вы только о своих деньгах печётесь, а мы служим государству, нашему государству, а не Израилю или Соединённым Штатам Америки. Плохое это государство или хорошее, тут мне и моим товарищам выбирать не приходится. Мы присягнули на верность этому государству и прикладываем все силы, чтобы государство не развалилось под вашим натиском.
– Что ж, по крайней мере, мы обозначили наши позиции. Не придётся лишний раз натягивать лживые улыбки.
Березовский замолчал и зашагал по коридору. Пройдя несколько метров, он остановился и негромко сказал вслед начальнику СБП:
– Вам уже не исправить ситуацию, Александр Васильевич. Президент устал думать. Он хочет, чтобы за него думал кто-нибудь другой. Вы же не хотите принимать за него решения?
– Я не президент.
– А вот мы с товарищами готовы оказать эту услугу Борису Николаевичу, поэтому он в первую очередь прислушается к нам, а не к вам…
Вечером на совете предвыборного штаба Коржаков убедился в правоте Березовского. Президент совсем не желал участвовать в работе совета. Он был похож на капризного ребёнка.
– Александр Васильевич, зачем вы всё время заставляете меня слушать эту грязь?! – воскликнул он, поднимаясь из-за стола.
– Борис Николаевич, вы же сами хотели знать, что пишет пресса о ходе предвыборной кампании и лично о вас.
– А теперь не хочу! Только грязь, ничего больше! Вы специально, что ли, подбираете для меня одну лишь гадость? Я не верю, что про меня только дрянь печатают! Хватит этого!
– Борис Николаевич…
– Всё! Хватит… Я устал, хватит… Ельцин, тяжело ступая, вышел из зала. В наступившей тишине слышалось шарканье ног и покашливание президента. Березовский был прав: Ельцин утомился жизнью, но вовсе не стремился расстаться с ней. Ему давно наскучила работа, однако он не допускал и мысли о пенсии. Видимо, в психике Бориса Николаевича произошли какие-то необратимые изменения, причиной которых была сосредоточенная в его руках власть. Ельцин стал отождествлять себя с этой властью, не мог представить себя без неё. Власть была для него жизнью. Отстранение от власти он приравнивал к физической смерти. Однако бороться за власть у него не было ни сил, ни желания.
Едва Ельцин исчез за дверью, к Коржакову подошёл Илюшин и протянул бумагу.
– Александр Васильевич, вот ознакомьтесь.
– Это что?
– Борис Николаевич встречался с Малашенко и принял решение назначить его ответственным за создание имиджа президента.
– Что? – не поверил начальник СБП. – Малашен-ко? Но это же верх цинизма! Малашенко – правая рука Гусинского, он возглавляет НТВ! Человек, который последние годы активно работал над тем, чтобы разрушить имидж президента, теперь будет создавать этот имидж. Нет, этого не может быть!
– Но Борис Николаевич так распорядился. Это не моя прихоть.
– Знаю, что не ваша, Виктор Васильевич.
– Зато теперь НТВ перестанет поливать нас грязью.
– Неужели? А если и перестанет, то надолго ли?
Коржаков отвернулся. Ельцин даже не удосужился сообщить на совете штаба о своём решении. Кто-то подсунул ему бумагу, как это не раз случалось, и он поставил свою подпись, не вдаваясь в суть вопроса. Да, Ельцину нравился трон, но работать он не хотел и не мог. Работа вызывала у него отвращение. Политик по имени Борис Николаевич Ельцин умер окончательно.
Коржаков с сожалением вздохнул.
Синяя «вольво», притормозившая на перекрёстке рядом с «жигулёнком» Геннадия Воронина, дважды подала звуковой сигнал. Воронин повернул голову. Из-за опущенного бокового стекла на него смотрела красивая молодая женщина. Подмигнув Геннадию, она указала рукой на себя и на него, затем знаками дала понять, чтобы они вдвоём припарковались. Он утвердительно кивнул.
– Давно не видел тебя, – сказал он, выйдя из машины. – И не слышал тоже. Как живёшь, Мариночка?
Марина поцеловала Геннадия в щёку и тряхнула головой.
– Живу прекрасно, если ты имеешь в виду материальную сторону. А в остальном… Пожалуй, с тобой было даже лучше.
– Присядем где-нибудь? – Воронин оглянулся и увидел кафе. – Вот какая-то забегаловка. Или это не подходит тебе?
– Почему не подходит?
– Не знаю, какие у тебя нынче вкусы. Ты уж не обижайся, ежели я что-то не так скажу.
– Я никогда не обижалась на тебя, дорогой, даже когда мне было больно. – Марина взяла его под руку. – Я тебя понимала. Ведь у нас было полное взаимопонимание, не так ли? Знаешь, Гена, я всегда гордилась тем, что рядом со мной был такой мудрый человек.
– Мне бы ещё туго набитый кошелёк, и ты бы могла считать себя самой счастливой. Но вот тугого кошелька-то у меня никогда не было.
– И всё равно я любила тебя.
– Теперь разве не любишь? – шутливо спросил он.
Марина игриво потрепала Воронина по щеке и сказала:
– Теперь совсем другое. Знаешь, чем хороша любовь? Она многообразна.
Они вошли в полупустое кафе. Геннадий шевельнул ноздрями, уловив запах кофе.
– Так ты до сих пор не женат? – Марина выбрала столик и потянула Воронина за собой.