Водители
Шрифт:
– Жаль выводить такой красивый фасад на огороды.
– Ничего, – ответил Поляков, – заложим новую улицу.
Оживленный, как это всегда бывает по возвращении домой, тем более с хорошими новостями, Любимов расхаживал по комнате, иногда останавливаясь у письменного столика, за которым Поляков рассматривал привезенные Любимовым чертежи.
– Докладывал Канунникову? – спросил Любимов.
– Докладывал.
– Ну и как?
– Беседа прошла в атмосфере взаимного понимания.
–
– Отказался пересмотреть финансовый план.
– Что же будет?
– Вместо полутора миллионов накоплений придется делать два. Если, конечно, вслед за этим не последует второй ход.
– Что ты имеешь в виду?
– Если мы дадим лишних полмиллиона, а другая база столько же недодаст, то в целом по тресту никакого перевыполнения не будет, и, значит, нам опять остается только пятьсот тысяч. Решать будет тот же Канунников.
– И решать будет не в нашу пользу, – заметил Любимов
– Вот именно, – подтвердил Поляков. – Но формально он прав. Ты считаешь, что надо строить мастерские, а по его мнению – склады в Шилове. Мы пойдем на него жаловаться, нам скажут: «Вы думаете только о своей базе, а он – обо всем тресте. Его колокольня выше вашей, ему видней». Вот и все.
– Но совесть у него есть в конце концов?
Поляков засмеялся:
– Ты чудак! Канунников считает себя честнейшим человеком. План выполняет, дисциплинирован, на производство ездит – чего еще! Но он привык жить по приказам. Прикажут – сделаем, в доску расшибемся, а не приказывают, тем лучше, значит, не надо.
Складывая чертежи в папку, Поляков продолжал:
– Не будь Стаханова как человека с такой фамилией, стахановское движение все равно было бы. Правда?
– Да, конечно, только по-другому называлось бы.
– Значит, новаторство – не случайное достижение одного человека, а результат новых процессов жизни: новатор дал им свое имя, но они его породили. Приглядись к Тимошину, Королеву, Демину, Пчелинцеву. Термин «побольше» для них недостаточен. Они говорят: «Побольше, получше, подешевле».
– Я тебя понимаю, – сказал Любимов, – но не рискованно ли обосновывать этим наши расчеты? Наряду с шофером Деминым есть, скажем, шофер Пескарев.
– Есть. А равняться придется по Демину, потому что прогрессивное начало – он, а не Пескарев. Это и будет нашим ответом Канунникову.
Третий час ночи. Все разошлись, но в окне директорского кабинета горит свет. Поляков еще работает.
Но вот погас свет в окне кабинета, и через несколько минут высокая, в черном кожаном пальто фигура Полякова появилась в дверях. Он обошел двор и остановился, прислонясь к углу кузницы. И долго стоял так, задумавшись, глядя на большой, огороженный забором участок земли, который теперь, освещенный полной луной, казался еще более пустынным и заброшенным, чем обычно. Только несколько деревьев, засохших, с облупленной корой, упирались
Поляков знал этот двор двадцать лет, с тех пор как поступил сюда шофером. Мальчишки гоняли тут мяч, женщины из соседних домов развешивали для сушки белье. Поляков любил ставить здесь свою машину, а если она была в порядке, то и вздремнуть часок перед рейсом, подложив под голову кожаную подушку сиденья. Уже будучи техноруком, он отстаивал этот пустырь от покушений горкомхоза и самовольно поставил забор, который хотели снести за его счет. В своих мечтах он уже тогда видел здесь новые мастерские.
Из гаража доносился стук молотка, в окнах мелькал свет – работала ночная смена слесарей, но машины уже вернулись с линии. Они стояли под навесом в два длинных ряда, блестя под луной никелированными ободками фар.
Пройдет несколько часов, и металлические звуки гонга оживят двор.
На базе нет гудящей на всю округу сирены. Возле проходной будки висит кусок рельса, и старичок сторож в положенное время стучит по нему отрезком трубы. Резкий металлический звон слышен в гараже, в конторе, в кузнице, в маленьких цехах мастерской.
Взревут моторы, придут в движение станки, начнут сигналить шоферы, выезжая из ворот; зашипит своей горелкой сварщик, разбрасывая вокруг себя синие звезды, застучат топорами плотники, разбирая негодный кузов; загудит горн в кузнице, полезут под машины слесари, а девушки с кондукторскими сумками, выбегая из диспетчерской, огласят двор веселыми криками. И чистый, металлический звон, призвавший людей к труду, еще долго будет висеть в теплом весеннем воздухе.
Полякову вспомнилась такая же теплая весенняя ночь.
Это было в апреле 1945 года в разрушенном Кюстрине, на левом берегу Одера.
Он стоял на развилке дорог, пропуская свою колонну, и рядом с ним батальонный регулировщик, подавая сигнал: «Внимание, увеличить скорость!» – быстро размахивал белым фонариком.
Колонна прошла, как вдруг из-за поворота выскочила незнакомая машина и, резко затормозив, остановилась.
Это была наша, российская полуторка, и шофер, белобрысый паренек в замасленной гимнастерке, высунувшись из кабины, спросил: «Куда на Берлин?»
Регулировщик показал ему дорогу, и машина умчалась, подняв к чужим остроконечным крышам синие клубы дыма.
Поляков глядел ей вслед, и из этого синего дыма вдруг встали перед ним бескрайние дороги, вьющиеся меж зеленых полей. Он услышал металлические удары гонга и ощутил аромат воздуха, в котором они дрожали. Это были запахи и звуки родной земли.
Глава двенадцатая
Перевозка на лошадях вдвое дороже перевозки на автомобилях. Возить на машинах, а отчитываться перед бухгалтерией по гужевому тарифу – в этом и был смысл комбинации.