Водоворот судьбы
Шрифт:
Между двумя и тремя часами пополудни генерал Рузский в сопровождении генералов Данилова и Савичева снова явился к Романову, и вывалил перед ним на стол целую кучу телеграмм. Ники, сильно волнуясь и меняясь в лице, стал поочередно брать в руки клочки бумаг, и беззвучно шевеля губами, начал мучительно читать их. Император не верил своим глазам тому, что было написано в телеграммах. Можно было подумать, что он заучивал их. Его ошеломили ответы командующих фронтами. Понимая, что произошло Ники, словно окаменел. Романова опалило чем-то горячим, у него закружилась голова, в глазах появились темные пятна. Вся жизнь замелькала бесформенными клочьями. Ники никак не ожидал, что прочтет в телеграммах страшные слова. Как его генералы могли так поступить? Как они могли изменить присяге? Как они могли предать его? Ведь он верил им как самому себе. Как можно поступать так во время ведения войны? У него это в голове не укладывалось. Особенно государя потрясла телеграмма вице-адмирала Непенина, которого он очень уважал и ценил как выдающегося морского начальника. Впервые Романов не смог скрыть своего сильного душевного потрясения. Его лицо покраснело как кумач, а глаза загорелись лихорадочным блеском. В его голове было много непривычных и горьких мыслей. Внутренним чутьем император понял, что ему не удалось избежать великих потрясений. Паразитическое окружение, в конце концов, подточило и разложило его самого. Что теперь будет с Россией?
Наступило непродолжительное молчание. Ники охватило негодование. Наконец Романов вскинул удивительно синие глаза на Рузского и, сохранив величественный и достойный вид, сказал, что он пойдет, на все что угодно ради спасения России, и что он готов отдать власть, чтобы избежать большой крови, но от этого сдерживает то, что его решения могут не понять армия и казаки.
Ники опустил вниз, его глаза загорелись синим гневом. Лицо государя выражало то сосредоточение, какое бывает у человека, поглощенного одной мыслью.
– Мне хотелось бы знать, хочет ли русский народ моего отречения?
В ответ Рузский предложил императору выслушать мнение сопровождавших его генералов и те дружно высказались, что Романов должен уйти в отставку. И хотя офицеры хмурились, но в душе они были бы рады слышать слова императора об отставке. Рузский, посчитав, что разговор принял нужное направление, сохранил молчание. Стало необыкновенно тихо, но тишина продолжалась недолго. Через минуту Романов в тяжелом раздумье замедленно встал с кресла, вскинул вверх подернутую легкой сединой голову, выпрямился во весь рост и, точно решившись на что-то ответственное громко и явственно волнуясь, признался:
– Я еще вчера принял решение отказаться от престола.
Император обронил это таким тоном, будто он перешагнул через какой-то барьер, и словно на него неудержимо надвигалась пропасть. Его почти сковало цепенящее чувство стремительного, бесконечного падения. Ему не было безразлично, что будет через минуту, через час, через день. После этих слов император и генералы торжественно перекрестились.
– Благодарю вас за доблестную и верную службу, – с явной иронией сказал Романов.
После объявления о своем отречении Ники вышел из вагона и скоро вернувшись, подал Рузскому две телеграммы, а потом спокойным голосом попросил отправить их Алексееву и Родзянко.
Вскоре из Петрограда командующему Северным фронтом Рузскому пришло сообщение, что для переговоров с Романовым в Псков направились член Временного Комитета Александр Иванович Гучков и бывший член Государственной Думы Василий Витальевич Шульгин.
Рузский немедленно доложил Романову о предстоящем приезде делегатов.
– Когда они приедут, сразу же ведите их ко мне, – голос Романова звучал твердо и повелительно. – Я не уеду в Могилев, не переговорив с ними.
– Слушаюсь, ваше императорское величество, – ответил Рузский и отправился в специально выделенный для него вагон в царском поезде, по пути предупредив скороходов, чтобы неожиданных гостей привели вначале к нему.
Узнав, что император принял решение отречься от престола, свита полная смутных предположений и страха кинулась отговаривать Ники от поспешного шага. Она буквально умоляла Романова изменить свое решение и убедительно просила, чтобы он остановил отправку телеграмм. Кому-то даже стало плохо. Однако Романов был неумолим.
Отбившись от свиты, Романов, прежде чем окончательно решиться отречься от престола, вызвал к себе Сергея Петровича Федорова.
– Скажите мне начистоту, сколько сможет прожить мой сын? – тихо спросил государь.
– Не больше шестнадцати лет, ваше величество, – уверенно ответил профессор медицины.
У Ники на лбу сбежались страдальческие морщины.
– У Алексея есть хоть какие-то шансы прожить долго?
Сергей Петрович сокрушенно развел руками:
– Ваше величество чудес не бывает. В мире не было зафиксировано еще ни одного случая.
Приветливое лицо Романова опечалилось. Профессор снова подтвердил, что врачебная наука бессильна перед наследственной болезнью цесаревича.
– В таком случае мне придется посвятить оставшуюся часть своей жизни Алексею, – не глядя на Федорова, обмолвился Романов.
– Ваше величество, если вы передадите власть вашему сыну при регентстве великого князя Михаила Александровича, то ему придется жить у него, – возразил профессор.
– Мне будет трудно жить без Алексея! – с болью воскликнул Романов
– С этим ничего не поделаешь, ваше величество.
– Я ни за что не отдам его в руки жены моего брата! – категорически возразил Ники.
– Тогда вам нужно принять какое-то иное решение.
В расширившихся глазах императора плеснулось отчуждение.
– У меня еще есть время подумать, – ответил Романов и дрогнувшим голосом добавил. – Можете идти, Сергей Петрович
Когда Федоров оставил императора в одиночестве, государь тяжело опустился в кресло, затем откинулся на мягкую спинку, и в его синих глазах заплескалась непереносимая боль. Потом Ники с жалостью посмотрел на портрет цесаревича и его подернутые слезами глаза скрылись под нависшими бровями. От происшедшего невыносимо стучало в висках. Романов понимал всю безысходность своего положения. Он страшился быть могильщиком Дома Романовых, но стать виновником гражданской войны ему было еще страшнее.
Неужели наступает трагический конец?
“Ники не сдавайся без боя. Попытай свое счастье в битве с предателями. К сожалению, иначе нельзя. Человек должен уметь защищаться”, – убежденно обмолвился Матвей.
– При чем здесь кто кого? Что я могу сделать в этих условиях? – страдальчески воскликнул Романов. – Идет большая европейская война. Гражданская война будет самоубийством для России. Я больше не могу взять на себя ни одной капли русской крови. Я даже одной мысли об этом боюсь.
Поздним вечером холодный воздух огласил свист паровоза. На стыках рельс простучали железные колеса. На станцию прибыл экстренный поезд с одним вагоном. По перрону крутилась легкая поземка, фонари, раскачиваемые ветром, отбрасывали по сторонам то свет, то тени. Окружающие постройки, деревья и вагоны скрыла темнота.